Считаете ли Вы, что автор несет моральную ответственность перед обществом за свои книги и тот эффект, который они производят?
Конечно, несет. А потому должен, вопреки поэтическим текстам, предугадывать, как отзовется его писательское слово.
Писателям, особенно русским, любят задавать вопросы на глобальные темы. Вам интересно на таковые отвечать? Испытываете ли Вы при этом какой-то дискомфорт?
Да, такие вопросы любят задавать — особенно в последнее время, когда слово писателя в России снова обретает прежнюю значимость. Ни одна из встреч с читателями не обходится без вопроса о том, куда идет Россия. В таких случаях я предлагаю обращаться еще выше, но понимаю, что от этой шутки никому не становится легче. И тогда я говорю спросившему, что Россия, на мой взгляд, начинается в нем, чтобы он уладил дела в своей семье, на своей лестничной площадке, а Россия уже по ходу дела подтянется. Разумеется, глобальная картина должна где-то маячить, но плохо, когда она закрывает от тебя простые и понятые вещи. Ты можешь улучшить страну в целом? Нет? Тогда не держи этот вопрос на повестке и делай то, что зависит от тебя. В этом отношении видеть за деревьями лес не всегда необходимо.
Сложно ли стать популярным писателем?
Сложность в том, что непонятно, каким образом это происходит. Опытнейшие издатели часто не могут сказать, какая книга «выстрелит». Это совершенно загадочное явление: в тех или иных текстах есть всё — модный тренд, хорошо написанные диалоги, лихо закрученный сюжет, но это — не работает. Книгу не покупают. А в иных текстах ничего вроде бы и нет особенного, они же — глядь — становятся мировыми бестселлерами. Сейчас кажется невероятным то количество отказов, которое получила Джоан Роулинг, пытаясь опубликовать свою сказку. Литературное произведение — это скрещение двух миров, писательского и читательского. Когда хорошее качество текста вплотную сходится с читательским ожиданием, тогда возникает бестселлер. Важно лишь ни под кого не подлаживаться: когда автор пытается угадать настроение читателя, как правило, ничего не получается. Нужно слушать свою внутреннюю музыку.
Что Вы думаете о литературных премиях в нынешней России? Есть мнение, что их слишком много, что они большей частью несправедливы, даются только своим? Надо ли писателю о премиях думать и к ним стремиться?
Я думаю, что премии полезны. Как и во всем остальном на свете, в литературе нет равенства. Иерархии, которые выстраивают премии, в целом, на мой взгляд, соответствуют действительности — по крайней мере, в своих коротких списках. Можно спорить о том, как распределились места в итоговом решении, но в том, что шорт-лист, как правило, определяет «группу сильных», больших сомнений нет. Причем если этого не делает одна премия, то с большой вероятностью сделает другая — поскольку премии у нас очень разные. Премий к тому же много, так что невод получается довольно частым, и большая рыба обычно не уходит. При этом нередко шорт-лист кочует с небольшими изменениями из одной премии в другую, что, собственно, подтверждает объективность выбора. Премия — это ориентир для читателя и денежное подспорье для писателя — как в виде дополнительных тиражей, так и в виде прямых выплат. Отсюда вывод, что премия — вещь, с какой точки не посмотри, полезная. Другое дело, что в сознании писателя сама мысль о ней должна возникать лишь после того, как на последней странице его текста просохнут чернила. Писатель должен видеть только своего внутреннего читателя или, как сказал бы Умберто Эко, «образцового читателя». И если кто-то пишет «под премии», это вина не премии, но пишущего. Разве существование любви за деньги — это повод отменить деньги?
Как Вы считаете, испытывает ли сейчас читатель нужду в чтении книг? Есть ли проблемы?
Есть проблемы, но есть и надежды, на мой взгляд. Лет десять-пятнадцать назад мне казалось, что книг больше не будет читать никто и никогда. Казалось, что книгу вытеснили технические новинки — от телевидения до компьютера, — но на самом деле похороны книги были преждевременными. Прежняя книга занимала, на мой взгляд, слишком много места, она была тем чтением, которое служило источником информации, развлечения и много чего другого. Сейчас целый ряд функций у книги отобран. Например, для развлечения гораздо проще включить компьютерную стрелялку, чем читать изнурительное описание стрельбы в триллере. Но триллер в большинстве случаев и раньше был литературой лишь номинально. Вместе с тем, есть свойство, которое у книги никогда не отнимут. Книга — средство познания мира, бытия, смысла жизни. Словесное выражение мысли никогда не исчезнет, потому что самые сложные вещи можно выразить только словом. Любая культура словоцентрична.
Совершенно очевидно, что люди — особенно молодые люди — сейчас мало читают.
Один и тот же человек в различных возрастах может быть то читающим, то нечитающим или — читающим, но совершенно уже другие вещи. По моим наблюдениям, молодые люди более склонны к общению друг с другом, чем к чтению книг, — это нормально. Книга — это, конечно, тоже общение, но особого рода, оно осуществляется в вечностном измерении. В молодости требуются конкретные и оперативные ответы, и если уж их пытаются где-то вычитать, то скорее в социальной сети, а не в книге. Но со временем становится ясно, что сеть и книга очень по-разному насыщают: разница примерно та же, что между семечками и хлебом. Приходит день, когда хочется хлеба. И тогда начинают читать Шекспира, Сервантеса, Толстого, и античные драмы, и древнерусские жития.
Читают ли русских писателей за рубежом?
Читают, но весьма умеренно и преимущественно — классику. Русская классика на иностранных читателей повлияла двояким образом. С одной стороны, она выдвинула русскую литературу в авангард мирового литературного процесса. С другой стороны, на Западе я неоднократно сталкивался с сомнениями того плана, что стоит ли читать современных русских писателей, если уже есть Толстой и Достоевский. Несмотря на определенную наивность таких сомнений, в них есть свой смысл. Толстой и Достоевский находили те нервы эпохи, которые отзывались и в России, и на Западе. Мы, нынешние, таких нервов не находим. То, что мы пишем, очевидно, не имеет универсального измерения. И когда появятся те люди, которые способны будут в этом измерении писать, тогда появится интерес к современной русской литературе.
Есть ли у Вас книги, которые Вы можете в любой момент открыть на любой странице и в сотый раз перечитать? Книги-друзья?
В детстве перечитывание было моим любимым занятием. Прочту книгу и сразу же берусь за нее снова — ужасно не хотелось расставаться с ее героями. В детстве (как, кстати, и в Средневековье) в книге ищут ведь не новое, а, наоборот, — знакомое. Проживают его в очередной раз. В нынешнем моем возрасте что-либо перечитываю очень редко, да и любимых книг всё меньше. Сейчас появляются книги, которые ценишь, которыми восхищаешься, но любимые возникали только в детстве — и их я могу перечитывать. Это были недетские книги, потому что когда-то они писались для взрослых. Есть такой странный литературный закон, по которому хорошие взрослые книги — не все, конечно, но многие — со временем превращаются в хорошие детские. Они рождают великий интернационал тех, кто читал «Айвенго», «Трех мушкетеров», «Таинственный остров». У читавших эти книги общий читательский, а значит, и жизненный опыт, ведь два этих опыта для культурного человека неразделимы. Одна из самых любимых моих книг — «Робинзон Крузо» Даниэля Дефо, своего рода история блудного сына. На всех ее описаниях лежит печать подлинности и первозданности, о чем бы ни шла речь — о вере, труде, дружбе, стойкости и даже, возможно, людоедстве. В ней каждый находит свое — от тех, кто устал от общения и мечтает о необитаемом острове, до тех, кого в литературе раздражает обилие сюжетных линий. «Робинзон Крузо» — маленькая модель мира, доказывающая, что личная история в сравнении с историей всеобщей не менее значительна. Она тоже способна творить мир — не такой, может быть, масштабный, но уж никак не менее богатый.
