Крымское имение Шатилова Тамак находилось на границе Феодосийского и Перекопского уездов Таврической губернии; здесь пять речек соединялись в одну и впадали в озеро Сиваш. Место чудесно подходило для охоты, наблюдения за птицами, прогулок. Леонтьев оказался в Тамаке не приживалкой: Шатилов предложил молодому врачу лечить крестьян и всех местных жителей, положив ему за это годовую плату. Кстати, плата приближалась к той сумме, о которой Леонтьев недавно мечтал в письмах: 800–900 рублей серебром в год. «Здесь медицина стала опять приятна; — здесь — виден результат, — здесь — было меньше иллюзии. — Я катался верхом, гулял, читал, — занимался сравнительной анатомией — и даже стрелял… Здесь наконец — я стал опять писать на покое. — Ничто не способствует так творчеству, как правильная жизнь после долгих треволнений и странствий»
[136], — вспоминал Леонтьев.
Больных он навещал с утра, а вся вторая половина дня оставалась свободной для приятных уму и сердцу занятий. Леонтьев принялся за переделку пьесы «Трудные дни», писать которую начал еще в 1855 году. Текст уже был отослан в Петербург Краевскому для публикации, но Леонтьев попросил того вернуть посланный экземпляр для переделки и в январе 1857 года приступил к работе. Пьеса была далека от крымских впечатлений: девушка на выданье, бабушка, опекающая ее, брат — богатый помещик, а интрига заключалась в сложно переплетенных отношениях действующих лиц. Именно у Шатилова Леонтьев завершил пьесу, и она была опубликована в «Отечественных записках» в 1858 году.
Кроме того, в Тамаке Леонтьев закончил рассказ «Сутки в ауле Биюк-Дортэ». Вот в этом небольшом произведении отразился уже его крымский опыт, причем рассказ должен был стать частью задуманного романа «Войнам Юг». Работал Константин Николаевич и над «Подлипками»: две главы этого романа уже лежали в редакции у Краевского, но до окончания было далеко…
В Тамаке Леонтьев прочитал одну из первых статей молодого Чернышевского, в которой тот предсказывал скорое появление в русской литературе больших писателей, выше Гоголя. Молодой врач задумался: не он ли станет тем большим писателем, о котором пророчит критик? Леонтьев верил в свой литературный талант и хотел написать по-настоящему прекрасную вещь («ты умрешь, а она останется»), но никак не мог выбрать сюжета. Писательская жар-птица всё не давалась в руки…
Зато жизнь в имении он вел замечательную! Одинокие мечтательные прогулки по древним скифским курганам, степная тишь, речка Карасу, которую было видно из окна леонтьевской комнаты, — всё его радовало после тяжелой походной жизни, нужды, лазаретных трудов. Хозяева Леонтьеву тоже очень нравились, более того, Осип Николаевич даже влиял на интересы Леонтьева своими естественно-научными занятиями. У Шатилова тогда жил приглашенный из Европы ученый-зоолог Г. И. Радде: он помогал Осипу Николаевичу в составлении коллекции птиц, да и сам Шатилов мог разговаривать о зоологии бесконечно. «Он был страстный орнитолог; — у него был прекрасный музей крымских птиц, — я еще в гимназии сам обожал зоологию, и мы сошлись»
[137], — вспоминал Леонтьев. Под влиянием Осипа Николаевича он читал в Тамаке толстые тома Кювье и Гумбольдта, занимался сравнительной анатомией, штудировал медицинские трактаты.
Леонтьев начал даже писать медицинские статьи в научные журналы. Такие публикации могли облегчить ему в будущем поиск хорошего места в России. Он написал две небольшие статьи — о случае гипертрофии печени, что он наблюдал в еникальском госпитале, и о воспалении селезенки. (Одна из них появилась в «Московской медицинской газете» в 1858 году.) Кроме того, под влиянием Шатилова Леонтьев увлекся ботаникой — ездил в Никитский ботанический сад, изучал растительность Крыма, собирал гербарий: «Зоология, сравнительная анатомия, ботаника исполнены поэзии, когда в них вникнешь. — Разнообразие форм и общие законы, — соблазн новых открытий и новых соображений — самые прогулки и близость к природе с научной целью — все это очень увлекательно»
[138].
В какой-то момент литература и естественно-научный подход к действительности стали видеться ему взаимодополняющими друг друга: он даже думал о том, что можно внести в искусство какие-то новые формы на основании естественных наук. Позднее точка зрения Леонтьева радикально изменилась — он стал видеть в воздействии естествознания на свое творчество вред: «…поэзия научных занятий и поэзия любовных приключений имеют между собой то общее, что они одинаково отвлекают вещественно от искусства. Но разница между ними та, что любовь и всякие приключения дают пищу будущему творчеству, влияют даже хорошо на форму его, ибо дают непридуманное содержание; а наука, отвлекая художника в настоящем, портит его приемы и в будущем, и надо быть почти гением, чтобы стиснуть, задавить в себе этот тяжелый груз научных фактов и воспоминаний, чтобы не потеряться в мелочах, чтобы вырваться из этих тисков мелкого, хотя бы и красивого реализма ввысь и на простор широких линий, чтобы»:
Обрести язык простой
И голос страсти благородной
[139].
Леонтьев считал, что со временем освободился от влияния науки в своих сочинениях. Но не думаю, что ему это на самом деле удалось: его будущая концепция исторического процесса дышала естественно-научным подходом, натурализмом, объединяя, сливая воедино историю отдельных народов, человечества с историей живого, природы, показывая и подчеркивая общую логику их развития. «Бесстрастие естественных наук» воздействовало на Леонтьева и в другом отношении: в то время он отошел от веры и склонялся к неясному деизму — «эстетическому и свободному», хотя этот период у него продолжался недолго — четыре-пять лет
[140].
От этого времени естественно-научных занятий сохранился написанный Леонтьевым проект — он предлагал заложить на Южном берегу Крыма «учебницу естествознания». «У нас есть бездна военных школ, есть Университеты, есть специальные училища… но нет хорошего училища Естествоведения»
[141], — писал он. Южный берег Крыма был выбран им за уникальное разнообразие климатических поясов на сравнительно небольшой площади. Степи, горы, субтропики — что может быть лучше и удобнее для наблюдений за природой? Кроме того, в Крыму находился принадлежавший казне ботанический сад, который мог стать базой для училища — абсолютно нового типа учебного заведения, где теоретические занятия могли быть подкреплены наблюдением за окружающей природой. Крымская земля имела основу для изучения не только зоологии, но и антропологии, геологии, палеонтологии, других наук. Леонтьев собирался показать этот свой проект Н. И. Пирогову, искал связи в Петербурге, чтобы проект был поддержан.
