Сухов остановился в тени акации, принюхиваясь, прислушиваясь ко всему вокруг, максимально расширив сенситивную сферу паранорма, однако пси-запаха Ксении он пока не почувствовал. Интуиция подсказывала, что она где-то здесь, может быть, даже в соседнем доме, но сердце молчало. Ксения на пси-зов не отзывалась.
Такэда сочувственно глянул на друга. Помочь он был ему не в силах, а в словесных утешениях Сухов не нуждался. Толя превратил диморфанта в джинсовый костюм и с удовольствием вдыхал воздух парка, напоенный ароматом знакомых и незнакомых цветов. Дадхикраван, пока Никита размышлял, занимался тем, что гладил траву и листья деревьев, ухитряясь не обжечь их и не сорвать. Он впервые ощущал природу напрямую, через органы чувств, и это приводило его в восторг.
И все-таки, несмотря на идиллию, отсутствие преследователей, сторожей и просто наблюдателей, Такэда находился не в своей тарелке. Какое-то странное чувство раздвоенности, неудовлетворения мешало ему радоваться короткому отдыху, как Дадхикравану.
— У меня появилась идея, — сказал Толя. — Если ты хорошо знаешь Ксюшу, то ее хижину можно найти исходя из ее вкусов.
Никита сразу понял идею инженера.
— Дадхи, подними меня в воздух.
Бывший темпорал послушно преобразовал тело в гигантского орла. Сухов вскочил ему на спину, и они взлетели, забыв о Такэде. Но через минуту вернулись.
— Извини, — буркнул Никита, пребывая в лихорадочном возбуждении. Толя хлопнул его по плечу, понимая, что сейчас творится в душе друга.
Сверху город был не менее красив, чем с поверхности земли. В душе даже зашевелилось сомнение: не пригрезилась ли им эта картина? Неужели ландшафт создан Гиибелью, демоном, эстетические критерии которого априори отличны от человеческих? Но город, холмы вокруг, небо, солнце ничем не выдавали своего искусственного происхождения, они были настоящими и действовали на людей соответственно.
Дом, в котором могла жить Ксения, Никита отыскал через полчаса: современный двухэтажный коттедж в стиле русского ренессанса, с двускатной крышей, с резными башенками, наличниками окон, с дверями, украшенными резьбой и инкрустациями. Во дворе колодец, также изукрашенный резьбой, а вокруг дома — великолепный сад.
Они опустились на песчаную дорожку, ведущую к дому. Никита снова попытался вызвать Ксению в пси-диапазоне, ничего не добился и махнул спутникам: просил подождать. Но не успел он сделать и шага, как дверь дома отворилась и на крыльцо выбежала босоногая Ксения, одетая в летний сарафан, загорелая, веселая, с горящими глазами. Волосы струились по спине золотым пламенем.
Долгую секунду они смотрели друг на друга: Никита, напоминающий ожившую металлическую скульптуру Аполлона, и Ксения, красивая до перехвата дыхания и остановки сердца, со станом богини и улыбкой феи, — потом бросились друг к другу. И замерли.
Такэда почувствовал, что у него навернулись слезы на глаза, сердце в груди рванулось с такой силой, что стало больно, голова закружилась, но какая-то вредная мысль шепнула ему: что-то здесь не так, — и он мгновенно отрезвел, хотя и не понял, в чем дело. Правда, времени на анализ его странного ощущения ему не дали. Ксения, нацеловавшись с Никитой, бросилась к нему.
— Оямович!
Объятия ее могли свести с ума кого угодно, Толя с трудом заставил себя сдержаться, хотя колдовство встречи, темное и сбивающее с мысли, подняло в его душе тихую бурю ревности. А ведь он был уверен, что с ним такого произойти не может. Полузадавленная мысль: «Что-то здесь не так!» — вернулась… и ушла, потому что Ксения заплакала. Пришлось обоим утешать ее, применяя терапию улыбки, жеста, шутки и нежности. На Земле Толя никогда не позволил бы себе ласкательное «Ксюша» в прямом обращении, здесь же почему-то ему хотелось перещеголять Никиту, утешить Ксению прежде, чем танцор, поразить ее воображение, и он даже начал было рассказывать ей об их приключениях, но, уловив вопрос в глазах Сухова, запнулся и отошел, стиснув зубы, с пылающими от стыда щеками. Дадхикраван проводил его задумчивым взглядом (система зрения у него была гораздо богаче человеческой), но ничего не сказал.
— Пойдемте в дом, — спохватилась Ксения, — вы, наверное, устали. Пообедаете и отдохнете, а потом поговорим о делах.
На Дадхикравана она почему-то не реагировала, то есть не удивилась его виду и не спросила, кто он такой, и подозрение снова зашевелилось в голове Такэды. И тотчас же словно сработал какой-то переключатель, все стало на свои места.
«Ну конечно, — успокоенно подумал Толя, — ведь она психически ущербна, душа ее „рассыпана“ по многим хронам, внедрена в тысячи женщин, а здесь осталось лишь тело… Но тогда непонятно, почему она реагирует на нас так по-человечески, — возразил Такэда сам себе. — Если душа ее вынута, она не должна помнить никого…»
Что-то надвинулось на Толю сверху, некая черная мрачная туча. Сверкнула молния, молния угрозы и предупреждения, и Такэда потерял сознание.
Пришел в себя он в спальне, на мягкой и чистой, благоухающей накрахмаленным бельем кровати, сам такой же чистый, благоухающий травами, но слабый до потери пульса. Что-то творилось со зрением: Сухова, сидящего у постели на стуле, он еле узнал.
— Что… со мной?
— Не знаю, — помедлив, ответил Никита. — Похоже на шок от пси-удара… хотя я ничего не почувствовал. Разберемся. Лежи, пей медовый взвар и отдыхай, утром поговорим.
— Мне… непонятно… Ксения не должна… помнить…
— Разберемся. Не волнуйся, береги силы. Одежда твоя вот, на стуле. Дадхикраван будет в соседней комнате, так что не боись.
— Будь… осторожней. Добраться сюда… мы смогли, теперь бы убраться… подобру-поздорову.
Сухов погладил плечо Такэды и вышел. Толя задремал. Ему было хорошо и тревожно одновременно, однако ни сил, ни желания анализировать причины своего обморока и слабости у него не осталось.
Проснулся он внезапно: показалось, что кто-то кричит неподалеку. Прислушался. И облился холодным потом. В комнате никого не было, но стены ее серебрились от изморози, и холод в ней стоял собачий. Мало того, он усиливался, нарастал, одеяло уже не спасало больного, а температура продолжала падать быстрее, чем он успевал что-либо предпринять.
— Дадхи! — позвал Такэда слабым голосом.
Никто не отозвался.
— Дадхикраван, сюда!
Тишина. И холодный ветер в лицо. Толя понял, что, если немедленно не предпринять что-нибудь, он замерзнет. Чувствуя, как воздух застывает у него на губах, лопаются мышцы, останавливается сердце и меркнет сознание, он сполз с кровати, и, стараясь не дышать обжигающим холодом, добрался до стула с диморфантом. Если бы это был простой скафандр, инженер бы надеть не смог: руки превратились в коряги, ноги застыли, глаза ничего не видели, — но диморфант учуял желание хозяина и обнял его коконом высшей защиты, спасая от холода и потока пси-излучения, внушающего расслабленность и покой.
