Книга Братья Стругацкие, страница 55. Автор книги Дмитрий Володихин, Геннадий Прашкевич

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Братья Стругацкие»

Cтраница 55

«А по какому принципу отсеивать лишнее?» — спрашивает Банев.

«Да по признаку незаметности, — твердо отвечает Павор. — Если человек сер, незаметен, его надо уничтожить». Серый никому не нужен. Он даже себе не нужен. Тут главное, не испугаться, не сдаться, найти силы. Решиться надо! Укрепиться в решении! Ведь, может быть, нам придется уничтожить девяносто пять процентов населения. Почему нет?

Вот дети и уходят.

Они уходят не просто из Города.

Они уходят из прошлого. В будущее. В свое.

«Они уходили радостно, и дождь был для них другом, они весело шлепали по лужам горячими босыми ногами, они весело болтали и пели, и не оглядывались, потому что они навсегда забыли свой храпящий предутренний город, скопление клопиных нор, гнездо мелких страстишек и мелких подлостей, чрево, беременное чудовищными преступлениями, непрерывно творящее преступления и преступные намерения, как муравьиная матка непрерывно извергает яйца, они ушли, щебеча и болтая, и скрылись в тумане, пока мы, пьяные, захлебывались спертым воздухом, поражаемые погаными кошмарами, которых они никогда не видели и никогда не увидят…»

Можно понять разочарованных читателей. Как же это так? Их приучали, приучали к светлому Миру Полдня и вдруг какие-то дожди, какие-то непонятные вундеркинды, а люди, строители чудесного Будущего, оказывается, вообще ничего не стоят. При чем тут, собственно, фантастика? Почему братья Стругацкие, знаменитые певцы солнечного Мира Полдня, вдруг сами отправились в страну суконного реализма? Ну и не обманывали бы никого, писали бы себе банальные реалистические романы. Зачем фантастика-то? Почему фантастика-то?

«Совершенно не знаю, как ответить на Ваш вопрос содержательно, — ответил Борис Натанович на этот вопрос Г. Прашкевичу (4.XII.2010). — „Зачем арапа своего младая любит Дездемона?“ Никакого закона нет. „Гордись: таков и ты, поэт, и для тебя закона нет“. (В другой редакции — „условий нет“, но „закона“ мне нравится больше.) Может быть, дело в нашей крайней молодости, когда мы впервые открыли для себя фантастику. И какой же мальчик не любит читать фантастику? Но у нас эта любовь почему-то с возрастом не отсохла (как неизбежно отсыхает у всех интерес к фантикам и лапте). Почему-то вдруг мы почувствовали себя „знатоками и ценителями“. Вполне отдавая должное Толстому, Чехову и Хемингуэю, все-таки предпочитали „Аэлиту“ „Хмурому утру“ и даже „Петру Первому“. И почему-то хотелось написать что-то аналогичное — как Уэллс, как Беляев, как Конан-Дойл. Как Чехов, почему-то не хотелось (по крайней мере — в молодости), а вот об обыкновенном человеке в необыкновенных (обязательно НЕОБЫКНОВЕННЫХ!) обстоятельствах — хотелось страстно. И высокое наслаждение было — придумывать и отшлифовывать в воображении эти необыкновенные обстоятельства… Наверное, это какое-то свойство характера (пусть психологи скажут — какое именно), которое развилось в нас, попавши в благоприятные условия. Какая-то разновидность импринтинга — инстинктивного стремления детеныша следовать, как за матерью, за первым же оказавшимся в поле зрения движущимся объектом… В нашем поле зрения случайно оказалась (хорошая!) фантастика, а мы оказались склонны к импринтингу… Понимаю, что вряд ли мне удалось ответить на Ваш вопрос. И сомневаюсь, что на него вообще можно ответить сколько-нибудь убедительно. „Зачем крутится ветр в овраге?..“»

Страна «Гадких лебедей» действительно лежит в стороне от Мира Полдня.

Но, наверное, лишь описав нудную дождливую промозглую реальность, можно было дать читателям глоток надежды на лучший исход. «От них (от „Гадких лебедей“. — Д. В., Г. П.) веяло безнадежностью и отчаянием, — вспоминал Борис Натанович, — и даже если авторы согласились бы убрать оттуда многочисленные и совершенно неистребимые „аллюзии и ассоциации“, этого горбатого (как говаривали авторы по поводу некоторых своих произведений и до, и после) не смог бы исправить даже наш советский колумбарий. Это было попросту невозможно, хотя авторы и попытались разбавить мрак и отчаяние, дописав последнюю главу, где Будущее, выметя все поганое и нечистое из настоящего, является читателю в виде этакого Homo Novus, всемогущего и милосердного одновременно. (В самом первом варианте повесть, кстати, кончалась сценой в ресторане и словами Голема: „бедный прекрасный утенок“.)».

31

«Гадкие лебеди» появились в печати только в 1972 году.

И не в СССР, а в ФРГ — во Франкфурте-на-Майне, в весьма одиозном для Страны Советов издательстве «Посев». «В понедельник 13 (13 ноября 1972 года. — Д. В., Г. П.), — писал Аркадий Натанович брату в Ленинград, — я был у Ильина (один из официальных секретарей-функционеров Союза писателей. —Д. В., Г. П.). Перед этим… отнес в „Новый мир“ рецензию, и тут Девис, криво ухмыляясь и глядя в угол, рассказал: во Франкфурте-на-Майне имела состояться выставка книгопродукции издательств ФРГ, всяких там ферлагов. От нас выставку посетили Мелентьев (ныне зам. Председателя ГК по печати) и руководство „Мира“ и „Прогресса“. Добрались до стенда издательства „Посев“. Выставлено пять книг: Исаич (А. И. Солженицын. —Д. В., Г. П.), двухтомник Окуджавы, реквизированный Гроссман, „Семь дней творения“ В. Максимова и Мы с Тобой „Гадкие лебеди“. Поверх всего этого — увеличенные фотографии вышеперечисленных и якобы надпись: „Эти русские писатели не примирились с существующим режимом“. Ну, прямо от Девиса пошел я, судьбою палимый, к Ильину. Думаю, быть мне обосрану, а нам — битыми. Ан нет. Встретил хорошо, даже за талию, по-моему, обнял, не за стол — в интимные угловые креслица усадил и принялся сетовать на врагов, которые нас так спровоцировали. Ласков был до чрезвычайности. Коротко, всё сводится к тому, что нам надобно кратко и энергично, с политическим акцентом отмежеваться…»

И отмежевались. Выбора не было. 13 декабря 1972 года в «Литературной газете» появилось следующее письмо:

«Как нам стало известно, антисоветское издательство „Посев“ опубликовало недавно нашу фантастическую повесть „Гадкие лебеди“. Эта акция, проведенная без ведома и согласия авторов, явно преследует провокационные политические цели и являет собой образец самого откровенного литературного гангстеризма. Мы категорически протестуем против использования нашего творчества упомянутым издательством. Мы с полной определенностью заявляем, что не желаем иметь с названным издательством ничего общего. Мы самым решительным образом требуем, чтобы подобные акции политического шантажа, мешающие нашей нормальной работе, не повторялись впредь».

И подписи, понятно.

Но об этом позже.

32

Пока что идет 1967 год.

И только-только написана «Сказка о Тройке».

Повесть эта задумывалась как продолжение «Понедельника…», который «…начинается в субботу». «У нас неограниченные возможности, — делился Стругацкий-старший с Н. М. Берковой. — Ведь пока не только Саша Привалов, но и другие сотрудники не побывали на верхних этажах (НИИЧАВО. — Д. В.,Г. П.), а ведь лифт официально должен идти до сорокового, а возможно, и выше. Вот тут, где-нибудь на сорок втором этаже, можно развернуться…»

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация