В скором восстании москвичей, в приходе их под кремлевские стены видятся не столько спонтанный гнев, тревога, растерянность, сколько действия, срежиссированные аристократическими группировками. Русские летописцы прямо писали о вражде и «смятенье великом» между вельможами.
Восставших успокоили с большим трудом. Фаворита прежнего царствования и недруга великородной знати Богдана Бельского отправили воеводой в Нижний Новгород.
Царевича Дмитрия с Нагими также отослали подальше от Москвы — на удел в Углич. Перед венчанием Федора Ивановича на царство второй человек царской крови, стоя рядом с ним, мог вызвать у каких-нибудь столичных авантюристов надежды на еще один раунд рискованной политической игры.
Любопытно, что во всех этих перипетиях начала царствования роль Федора Ивановича просто не видна. Английский дипломат Баус, пребывавший тогда в Москве, писал о безвластии сына Ивана IV, а посол Речи Посполитой Сапега выразил суть ситуации еще резче: «Между вельможами раздоры и схватки беспрестанные… а государь не таков, чтобы мог этому воспрепятствовать». Волнения москвичей и переговоры с ними, удаление Бельского, Нагих и царевича Дмитрия из столицы — всё это словно бы происходит помимо его воли. Грязь дворцовых интриг не пристает к биографии Федора Ивановича.
Венчание Федора Ивановича на царство произошло 31 мая. В день восшествия на престол государю исполнилось 27 лет.
Чин венчания на царство, помимо незначительных исправлений, не отличался от чина, разработанного для коронации его родителя в 1547 году. В Московском летописце подчеркнуто: современники воспринимали поставление русского правителя на царство как возобновление «греческого обычая», за исключением ряда маловажных подробностей. Прежде был великий православный государь в Константинополе, но главный город греков «по грехом их», из-за вероотступничества, утратил царственность, и она перешла в Москву.
Царевич Федор являлся в 1584 году единственным законным сыном Ивана IV, сравнимых с ним претендентов на трон не существовало в принципе. Взрослый человек, известный всей стране, женатый, царская кровь от царской крови, добрый христианин… Таким образом, весной 1584-го преемник для всего народа был совершенно очевиден. Единодушное одобрение преемника выразилось в том, что, помимо митрополита Дионисия, высшего духовенства и служильцев государева двора, со всей России съехались представители, присутствовавшие при возведении Федора Ивановича на трон. Это многолюдство создало впечатление, будто царя «выбирали», будто прошел даже особый Земский собор, хотя ничего подобного не было.
Венчание на царство давало русскому монарху власть, законодательно никак не ограниченную. Пережив тревожные дни восстания, Федор Иванович сделался законным самодержцем, живым источником всякой власти — законодательной, исполнительной, судебной и военной. Лишь Церковь располагала самостоятельной, независимой от государя, властью в духовных вопросах. Да и то со времен Ивана III в России постепенно укреплялась традиция, согласно которой государь мог по своей воле сократить или расширить сферу дел, находившихся в ведении Русской церкви… А за пределами ее полномочий всё сколько-нибудь важное в Московском государстве формально должно было происходить по указу монарха.
Но, во-первых, источники наперебой говорят о том, что Федор Иванович был «прост умом» и непригоден для дел правления, более того, особенно к ним и не прикасался. До какой степени это верно? В чем конкретно выражалась «простота ума» русского монарха? Был он безумен или просто кроток? В сущности, это главные вопросы в биографии Федора Ивановича.
Во-вторых, столь же общим местом в источниках конца XVI века стало утверждение, согласно которому истинным правителем Московского государства стал шурин Федора Ивановича, Борис Федорович Годунов. Но сколь далеко простиралась его власть? Как скоро она установилась прочно и нерушимо? И как относилось к подобному «соправительству» русское общество конца столетия?
Как говорилось выше, исторические источники, труды академических историков и, еще того более, трактаты историософов полны прямо противоположных, порой взаимоисключающих оценок относительно умственных способностей Федора Ивановича. Кто-то уверен в очевидном слабоумии монарха. Кто-то — в особом даре его святости, не совместимом с мирскими заботами.
Корни высокомерного, уничижительного мнения о последнем государе из династии Даниловичей уходят в XVI столетие.
Английский торговый агент Джером Горсей писал о Федоре Ивановиче, что тот «прост умом» и, в другом месте, «слабоумен». Во втором случае резкая оценка англичанина связана с тем, что царь расплакался и принялся креститься, поскольку был расстроен обидой самого Горсея на падение его статуса в Москве; Федор Иванович уверял, что не подавал никакого повода для обиды. Но здесь можно говорить скорее об особой чувствительности государя, не любившего несправедливость, особенно если он сам оказывался в чьих-то глазах несправедливым человеком.
Французский наемник на русской службе Жак Маржерет писал несколько резче: «…власть унаследовал Федор, государь весьма простоватый, который часто забавлялся, звоня в колокола, или большую часть времени проводил в церкви».
Наиболее развернутая характеристика русского государя принадлежит перу Джильса Флетчера, английского дипломата. В частности, он пишет: «Теперешний царь (по имени Феодор Иванович) относительно своей наружности росту малого, приземист и толстоват, телосложения слабого и склонен к водяной; нос у него ястребиный, поступь нетвердая от некоторой расслабленности в членах; он тяжел и недеятелен, но всегда улыбается, так что почти смеется. Что касается до других свойств его, то он прост и слабоумен, но весьма любезен и хорош в обращении, тих, милостив, не имеет склонности к войне, мало способен к делам политическим и до крайности суеверен. Кроме того, что он молится дома, ходит он обыкновенно каждую неделю на богомолье в какой-нибудь из ближних монастырей».
Любопытно, что авторы многих научных и популярных работ этой цитатой из Флетчера и ограничиваются. Между тем она представляет собой всего лишь один абзац, взятый из целой главки в трактате англичанина, посвященной домашнему обиходу и частной жизни Федора Ивановича. Главка же, если привести ее в целом, оставляет несколько иное впечатление. Стоит привести ее здесь всю, без одного уже процитированного абзаца:
«Домашняя жизнь царя, сколько она известна, состоит в следующем. Обыкновенно встает он около четырех часов утра. Когда оденется и умоется, к нему приходит его отец духовный, или придворный священник, с крестом, которым благословляет его, прикасаясь сперва колбу, потом к ланитам царя, и дает ему поцеловать конец креста. Затем так называемый крестный дьяк вносит в комнату живописную икону с изображением святого, празднуемого в тот день, ибо каждый день у них имеет своего святого, как бы своего патрона. Образ этот он ставит к прочим образам, которыми уставлена вся комната, сколько можно поместить на стене, с горящими перед ними лампадами и восковыми свечами. Образа богато и пышно украшены жемчугом и драгоценными каменьями. Когда поставят образ на место, царь начинает креститься по русскому обычаю, осеняя сперва голову, потом обе стороны груди и произнося: Господи помилуй, помилуй мя, Господи, сохрани меня грешного от злого действия. С этими словами он обращается к образу, или к святому того дня, которого поминает в молитве, вместе с Богородицей (называемою у них Пречистою), св. Николаем, или другим святым, в которого более верует, падая перед ним на землю и ударяя об нее головою. Такой молитве царь посвящает четверть часа или около того. Затем входит опять духовник, или придворный священник, с серебряной чашей, наполненной святой водой и кропилом св. Василия (как они его называют), которым окропляет сперва образа, потом царя. Святую воду приносят каждый день свежую из дальних и ближних монастырей, так что присылает ее царю игумен, от имени того святого, в честь которого построен монастырь, в знак особенного благоволения его к царю.
