Когда патриарх Иоаким встретился с митрополитом Дионисием в Успенском соборе, в присутствии высшего духовенства, глава Русской церкви едва сдвинулся с места ему навстречу; более того, Дионисий, хотя и пребывал в более низком сане, первым благословил гостя, вместо того чтобы смиренно принять от него благословение. Иоакима не пригласили служить литургию и даже не пустили в алтарь. В ответ патриарх ограничился лишь кратким замечанием в адрес митрополита.
Вскоре после инцидента в Успенском соборе государь Федор Иванович выступил в Боярской думе. Среди прочего, монарх заявил о своем желании, «если Богу угодно и писания божественныя не запрещают, устроить в Москве превысочайший престол патриаршеский». На это присутствующие согласились, решив обратиться за утверждением к патриархам Православного Востока. Предположительно, Федора Ивановича мог подтолкнуть к подобного рода действиям энергичный, суровый и весьма книжный митрополит Московский Дионисий. Несколько месяцев спустя из-за выступления против Годуновых он потеряет митрополичий сан. Однако идея Московского патриаршества, ему, очевидно, принадлежавшая, не была забыта.
Впоследствии, на протяжении нескольких лет, события развивались неспешно. И только в 1589 году их течение ускорилось, увенчавшись благополучным завершением.
Борис Годунов, начав переговоры с Иоакимом, уговорил его взять на себя почетную и ответственную функцию. Надо полагать, не обладая щепетильностью Федора Ивановича в делах веры, конюший напомнил патриарху Антиохийскому, что источник богатой милостыни — двор государя Московского — может откликаться на прошения греческих архиереев с разной интенсивностью… Видимо, для пригляда за святейшим и для раздачи щедрого подаяния вместе с ним отправился в путь русский дипломат Михаил Огарков.
Иоакиму потребовался год, чтобы добраться до дома, установить связь с прочими православными патриархами и начать подготовку к большому церковному собору по столь важному делу. Летом 1587-го в Москву явился некий грек Николай с мольбами о новой порции милостыни, а также докладом о приготовлениях, устроенных по воле Иоакима и патриарха Константинопольского Феолипта. Собор четырех патриархов только еще планировался, глав Иерусалимской и Александрийской церквей только еще пригласили на него, но те пока не доехали до места. Иначе говоря, иерархи Православного Востока не торопились, разбирая проблему, поставленную перед ними энергичной Москвой.
Эту сонную неспешность взорвали внешние обстоятельства. В Москве сменился митрополит
[121], а в Константинополе — патриарх. Феолипт был свергнут по воле турецкого султана, и на его месте оказался патриарх Иеремия II, прежде уже бывавший на Константинопольской кафедре. Этот человек, весьма искушенный в богословских вопросах, успешно полемизировавший с протестантами, волевой, умный, вернулся на патриаршую кафедру из ссылки. Здесь он застал полное разорение. Турки за долги отобрали для последующего превращения в мечеть патриарший собор… Константинопольская патриархия находилась в плачевном состоянии, духовенство ее бедствовало от ужасающей нищеты.
Смена патриарха и открывшиеся Иеремии обстоятельства не позволяли ему сколько-нибудь продвинуть дело, о котором радели в Москве. Но молва о чудесном нищелюбии Федора Ивановича, наделявшего восточных иерархов с великой щедростью, позвала Иеремию в путь. Собираясь посетить столицу России, он думал о том, как поправить дела патриаршей кафедры в Константинополе, но никак не ожидал, что от него потребуют учредить новую патриаршую кафедру в Москве.
Проехав через земли Речи Посполитой, Иеремия добрался до Смоленска в июне 1588 года. Для начала Иеремии оказали почет, которого не знал Иоаким. Спутник его, архиепископ Элассонский Арсений, писал позднее, что патриарха за пять миль до Москвы встретили посланцы государя и митрополита: четыре архиерея, власти московских обителей, «почетные бояре» и «много народу». Принимая патриарха, царь Федор Иванович повелел устроить для него второй трон — «весьма благоукрашенный». Доселе невиданная почтительность!
Поселив гостей на подворье владыки Рязанского, правительство вместе с тем выставило вокруг палат крепкую стражу, обеспечившую полную их изоляцию от внешнего мира… Другой спутник Иеремии, митрополит Монемвасийский Иерофей, сообщает подробности, связанные уже не с почетом, а с политическими предосторожностями в отношении патриарха: «Никому из местных жителей не дозволяли ходить к нему и видеть его, ни ему выходить вон с подворья, — и когда даже монахи патриаршие ходили на базар, то их сопровождали царские люди и стерегли их, пока те не возвращались домой».
Итак, Иеремия сидел со свитой на подворье рязанского епископа, окруженный почтением, обеспеченный всем необходимым и… без всякого внимания со стороны правительства. В день царского приема он поговорил на протяжении часа с Годуновым, не сделал ни единого официального шага к созданию патриаршей кафедры в Москве, был отпущен на обед и как будто забыт. Не на день и не на неделю, на месяцы! От патриарха Константинопольского ждали «проявления доброй воли» — если говорить языком современного политического этикета. Второстепенные чиновники вели с Иеремией беседы, наводя его на мысль о необходимости даровать России своего патриарха. Ни царь, ни Годунов, ни кто-либо из высшего духовенства не вступали с ним в беседы. Но и обратно его не торопились отпустить. Вопрос о большой милостыне — не о подарках, а именно о значительной финансовой помощи — московские власти также, видимо, не торопились решать.
Иеремия гневался, недоумевал, колебался, но спокойному русскому упорству ничего противопоставить не мог.
В январе 1589 года патриарх Константинопольский наконец дал себя уговорить. Он согласился поставить Иова.
Незадолго до этого по воле государя должен был сойтись для «советования» большой церковный собор. Он состоял из десяти русских архиереев во главе с Иовом и представителей главнейших монастырей. Церкви дали высказаться. Это не была пустая формальность, как напишут впоследствии некоторые историки. Царь всё решал, его конюший Борис Годунов всё устраивал, но они не могли распорядиться судьбой Церкви вопреки ее устремлениям. Требовалось официальное согласие на два изъявления монаршей воли. Во-первых, учредить в Москве новую патриаршую кафедру, а в прочих городах «умножить» епископов, архиепископов и митрополитов. Во-вторых, возвести в патриарший сан митрополита Иова, а не иного претендента. Соборное совещание постановило во всем согласиться с пожеланиями, высказанными Федором Ивановичем.
23 января 1589 года Иеремия впервые за время пребывания в Московском царстве посетил Успенский собор. Здесь он встретился с русским духовенством и совершил ритуал избрания кандидатов на патриарший престол. Для духовных властей в действиях грека не было ничего неожиданного, да и сам Иеремия видел свой путь до самого финала: ему предстояло назвать трех заранее обговоренных лиц
[122], а затем из их числа царь Федор Иванович выбрал Иова. Двое других претендентов возводились в митрополичье достоинство. Иеремия благословил на поставление в сан всех троих.
