По словам историка средневековой русской литературы А. М. Ранчина, Москва у Филофея «является последним Римом, потому что приблизились последние времена, в преддверии которых число приверженцев истинной веры, согласно Откровению святого Иоанна Богослова, уменьшится. Именно поэтому эстафета передачи метаисторического Ромейского царства уже завершена. Но неизвестно, удастся ли и Москве — Третьему Риму исполнить свою миссию, свое оправдание перед Богом». Филофей, таким образом, вовсе не поет торжественных гимнов молодой державе, он полон тревоги: такая ответственность свалилась на Москву!
Идея Москвы как Третьего Рима долго не получала широкого признания. Слова, сказанные в «Русском Хронографе», завоевали умы русских книжников быстро и прочно. Концепция Досифея Топоркова о милостивом вмешательстве Богородицы в судьбу Москвы и России получила преобладающее значение. А вот рассуждения Филофея никак не становились столь же известными.
Лишь во второй половине XVI века их начинают воспринимать как нечто глубоко родственное московскому государственному строю.
При утверждении в Москве патриаршества была составлена «Уложенная грамота». Писавшие ее московские книжники вложили в уста патриарха Константинопольского Иеремии похвалу царю Федору Ивановичу: «Твое… благочестивый царю, Великое Российское царствие, Третей Рим, благочестием всех превзыде, и вся благочестивое царствие в твое во едино собрася, и ты един под небесем христьянский царь именуешись во всей вселенной, во всех христианех…» Конечно, и сам Иеремия, и всё греческое священноначалие Православного Востока едва-едва познакомилось с московской историософией; вряд ли они разделяли такой взгляд на Москву и Россию; но, во всяком случае, наши интеллектуалы приписали греку идею Москвы как Третьего Рима как нечто само собой разумеющееся.
Еще одна историософская идея, популярная в допетровской России (может быть, самая популярная), заключалась в сравнении Москвы с Иерусалимом. Русские книжники и русские власти были твердо уверены: новая русская столица переняла особенную божественную благодать от Иерусалима, который был ею прежде щедро наделен, но впоследствии утратил ее. Теперь Москва — город городов, огромная чаша, где плещется эта благодать.
Историк искусства А. М. Лидов говорил по этому поводу: «Идея о схождении Горнего града, в котором праведники обретут вечную жизнь и спасение, присутствует и в иудаизме, и в исламе. Однако в христианстве она приобрела совершенно особое, исключительно важное звучание — это в некотором смысле основа христианского сознания: обетование и ожидание Нового Иерусалима как конец пути и обретение счастья, гармонии, торжества справедливости. С этой идеей связана традиция перенесения образов Святой земли, попытки воспроизвести то особое сакральное пространство, в котором должно произойти сошествие Небесного града». Так вот, в Москве желали уподобления Иерусалиму идеальному, образу Небесного града, запечатленному в Иерусалиме «ветхом», историческом, но лишенному там должного вероисповедного наполнения. По представлениям книжников того времени, достигнув такого уподобления, став совершенной христианской державой, Россия с Москвой в сердце слилась бы с небесным прообразом Иерусалима.
Москву уподобляют Иерусалиму в летописях XV века. Позднее святому Петру-митрополиту даже припишут пророчество, согласно которому Москва в будущем «наречется Вторым Иерусалимом».
В 1560-х годах возникает грандиозный памятник богословско-исторической мысли — Степенная книга, где русская история изложена по «граням» (степеням) «царского родословия» — от правителя к правителю. Там столица России воспринимается прежде всего как «Дом Пречистой Богородицы» и, отчасти, как Новый Иерусалим, а подданные московского государя — как народ богоизбранный, который когда-нибудь освободит Константинополь, низвергнув силу ислама.
Но чаще всего Москву ведут по пути воиерусалимливания усилия зодчих.
Так, в середине XVI века Кремль украшается храмом Воскресения Христова — по имени центральной иерусалимской святыни христиан.
Образ «Второго Иерусалима», города со множеством светлых храмов, отразился в необычном облике Троицкого храма что на Рву — его позднее называли Покровским собором или, иначе, собором Василия Блаженного. Он ведь напоминает целую гроздь церквей, а не одну церковь…
На рубеже XVI–XVII веков Борис Годунов задумывает уподобить Московский Кремль Иерусалиму, но смерть лишает его возможности довершить начатое.
В середине XVII столетия патриарх Никон выстроит под Москвой величественный Новоиерусалимский монастырь, все главные постройки которого символизируют места и здания в Иерусалиме-первом, связанные с евангельской историей.
Прежде всего, Никон начал возводить подобие Иерусалимского храма Гроба Господня или, иначе, храма Воскресения Господня. Каждая постройка, каждая деталь оформления новой обители соответствовали реалиям пребывания Иисуса Христа в Иерусалиме и расположению иерусалимских святынь — как его представляли себе в России XVII столетия. В соборе воспроизведены священные подобия горы Голгофы, «пещеры» Гроба Господня, места трехдневного погребения и воскресения Христа. Новоиерусалимский Воскресенский собор строился по разборной модели храма Гроба Господня из кипариса, слоновой кости и перламутра. Ее доставил в Москву патриарх Иерусалимский Паисий. А иеромонах Арсений специально произвел обмеры храма в Иерусалиме. Однако Новоиерусалимская церковь отнюдь не стала точной копией храма Гроба Господня. Она не являлась таковой даже в планах. В конце концов, храм Гроба Господня представляет собой хаотичное наслоение разновременных зданий и пристроек. Возводя свою «версию», наши зодчие приспосабливали архитектурные формы всемирно известной постройки к русским обычаям, улучшали, модернизировали, добивались единства стиля. Подмосковный собор должен был выглядеть лучше «протографа». В эстетическом смысле он действительно имеет гораздо большую ценность.
Вся местность вокруг обители наполнилась евангельской символикой. Холм, на котором воздвигали собор, назвали Сионом, а соседние холмы — Елеоном и Фавором. Ближайшие села обрели названия Назарет и Капернаум. Даже подмосковная речка Истра — там, где она протекала по монастырским владениям, — стала именоваться Иорданом. А ручей, обтекающий монастырский холм, превратился в Кедронский поток.
В создании Новоиерусалимской обители отразилась идея, близкая московским интеллектуалам еще с рубежа XV–XVI столетий, со времен Ивана III: действительная сила Православного мира постепенно уходит от греческого священноначалия и сосредоточивается в Москве. Многочисленные греческие патриархи, митрополиты и прочие архиереи обладают превосходными библиотеками, умирающей, но всё еще сносной системой училищ и большим духовным авторитетом. Однако они пребывают под гнетом турок-османов, поддаются влиянию Римско-католической церкви, они просто очень бедны, наконец. А Москва богата и независима. Москва спасает греческих архиереев и греческие монастыри от нищеты. Центр Православного мира должен переместиться сюда! Соответственная «великая идея» или, вернее, целая интеллектуальная программа получила выражение в камне. Новый Иерусалим под Москвой — символический перенос духовного центра православия на новое место. Он словно извещал весь Православный Восток: благодать отошла от древних городов и ныне почиет на землях московских!
