А русская пехота, разбитая и рассеянная, никуда не исчезла. Ей некуда было отступать. Казаки и стрельцы, выдавленные с оборонительных позиций, засели по ровушкам, укрылись в ямах, огородах, спрятались за печами, в лопухах и крапивных зарослях. Оттуда они внимательно наблюдали за поляками. Здесь были и те, кто пришел из полков Пожарского, и те, кто подчинялся Трубецкому. Вскоре они заметили: большая часть поляков, взявших Климентовский острожек, ушла оттуда. Боевое охранение осуществляется малыми силами.
Если б отсветы великого земского дела борьбы за Москву не падали на малое дело борьбы за небольшое деревянное укрепление, может быть, русские не решились бы подняться для нового боя. Но, видно, дух общего громадного усилия, дух самопожертвования оказался столь силен, что дал им решимости для новой схватки.
Казачьи начальники, сговорившись между собой, подняли людей. Стремительной атакой они отбили острог и церковь. Венгерские наемники, составлявшие гарнизон острожка, не ожидали нападения. Они растерялись. Половину венгров казаки вырезали, остальные спаслись бегством. Гайдуки устремились к позиции у наплавного моста, прочие вражеские бойцы понеслись в сторону главных сил гетмана. Преследуя отступающих, русская пехота немало положила их на месте. Летопись говорит о семи сотнях убитых венгерских пехотинцев. Это, очевидно, преувеличение: кто их сосчитает в пылу боя? Но в любом случае ключевой пункт обороны был ополченцами отбит.
Вести об успехе пехотинцев быстро разлетелись по Замоскворечью. Павшие духов ополченцы ободрились. Малыми группками они устремились к деревянному форту, над которыми вновь поднялись русские знамена. Климентовский острожек стал местом концентрации казачьей и стрелецкой пехоты. Оттуда русские отряды двинулись южнее и засели слева и справа от Ордынки — за печами, изгородями, развалинами домов, в ямах и погребах. Они готовились встретить пальбой Ходкевича, когда он вновь двинется к острожку.
«Литовские люди в том острошки сели и знамяна на церкви поставили; и запасы многие в тот острог ввезошя, яко никому же им возбраняющу, — пишет Авраамий Палицын. — Но егда уже изнемогши силе нашей, но конечно еще неотчаавшемся и ко Спасителю своему и Творцу душевнии и телеснии очи возведше, от всея душа возопивше, помощи на сопротивных просяще, тогда Всемогий вскоре показа крепкую свою и непобедимую силу: казаки убо, которые от Климента святаго из острошку выбегли, и озревшеся на острог святаго Климента, видешя на церкви литовские знамяна и запасов много, во острог вшедших, зело умилишася и воздохнувше и прослезившеся к Богу, — мало бо их числом, — и тако возвращшеся и устремишяся единодушно ко острогу приступом; и, вземше его, литовских людей всех острию меча предашя и запасы их поимашя. Прочие же литовские люди устрашишяся зело и вспять возвратишяся: овии во град Москву, инии же к гетману своему; казаки же гоняще и побивающе их».
[175]
Надолго казачьей доблести не хватило. Не так уж много бойцов опамятовали и бросились на врага. Без поддержки со стороны они могли задержать неприятеля, но не переломить ход битвы. А помощь к ним долгое время не шла. Казаки заколебались, видя «…множество стоящих и неспомогающих им, и исполнишася гнева и горести, возвращахуся в станы своя, укоряюще дворян, яко многими имении богатящихся, себе же нагих и гладных нарицающе и извет дающе, яко к тому им ко врагом на брань не исходити николи же».
[176]
Итак, позиция, отвоеванная казаками у Климентовского острожка, еще держалась, еще не начал контрнаступления Ходкевич. Но людей на ней становилось всё меньше…
Боевые действия на время прекратились. Войска обеих сторон понесли чудовищные потери и смертельно устали.
Пожарский счел этот момент идеальным для перехвата инициативы.
С того момента, когда дворянская конница устремилась в бегство, оставив пехоту без поддержки, он пытался восстановить порядок в войсках. Среди толп испуганных ратников Дмитрий Михайлович мог опираться лишь на свой полк, оставшийся под контролем. Поляки позднее сообщали, что русский воевода выгонял своих людей из таборов силой. Что ж, при тех обстоятельствах Пожарский и должен был поступать подобным образом. Однако даже с его стальной волей, даже используя вооруженное принуждение, князю трудновато было поднять на новый бой конников, деморализованных недавним поражением. Войско пало на дно отчаяния. Самообладание руководителей не давало ему разбежаться. Но вернуть его на поле боя оказалось делом трудным.
На помощь Пожарскому пришли люди, дополнявшие его характер своими качествами. Он — не говорун, у него родовое прозвище — Немой, а значит, в семействе Пожарских не приветствовалась речистость. Но ополчение располагало первоклассными ораторами. Личностями, которых Господь Бог наделил редким даром воодушевлять людей. Это «секретное оружие» очень пригодилось земскому ополчению в решающий час.
Козьма Минин добавил к суровым мерам Пожарского свой риторский талант. Он ходил по расположению русских войск и своими речами помогал людям преодолеть растерянность. Пожарский также велел духовенству Троице-Сергиевой обители служить молебен во храме Ильи Обыденного.
И ополченцы стали понемногу приходить в себя. Тогда Минин явился к Пожарскому и попросил дать ему отряд для контрудара. Этот контрудар заставил маятник битвы качнуться в обратном направлении.
Вот как пишет об этом летопись: «[в лагере Пожарского]…всею ратью начали плакать и служить молебны, чтобы Московское государство Бог избавил от погибели, и обещали всею ратью поставить храм во имя Сретения Пречистой Богородицы и во имя святого апостола и евангелиста Ивана Богослова да Петра митрополита, московского чудотворца. День же был близок к вечеру, и вложил Бог храбрость в немощного: пришел Кузьма Минин к князю Дмитрию Михайловичу и просил у него людей. Князь Дмитрий же ему ответил: «Бери кого хочешь». Он же взял ротмистра Хмелевского и три сотни дворянские, и перешел за Москву реку, и встал у Крымского двора. Тут же стояла у Крымского двора рота литовская конная да пешая. Кузьма же с теми сотнями напустился прямо на них. Они же были Богом гонимы и помощью Пречистой Богоматери и московских чудотворцев и, не дожидаясь их, побежали к таборам Хаткеевым, и рота роту смяла. Пехота же, видя то, из ям и из зарослей пошла натиском к таборам»
[177].
Хмелевский, о котором идет речь, — польский перебежчик, доставивший своих бойцов в лагерь Пожарского. 24 августа он хорошо послужил русскому знамени.
Передышка, которую Ходкевич дал своим людям, сработала против него. Теперь он имел перед собою не только рассеянные отряды казаков, но и медленно набухающую на левом фланге угрозу в виде отрядов Пожарского, возвращающихся в Замоскворечье.
Русскому воинству наконец пригодился плацдарм, сохраненный при первом столкновении с поляками. Минин, форсировав Крымский брод с четырьмя-пятью сотнями бойцов, не только разбил фланговый заслон поляков, он еще и собрал для боя конников-ополченцев, беспорядочно метавшихся в садах «Крымских Лужников», близ Якиманки. Они остались тут после разгрома в чистом поле, совестились бежать за реку, как другие, но не решались собраться вместе и атаковать гетмана. Минин передал им приказ спешиться и идти на помощь казакам, засевшим по обе стороны Ордынки, под носом у Ходкевича.
