Много раз упоминавшийся Будило оставил печальную картину капитуляции, а также событий, последовавших за нею. Из его описания видно, что земские воеводы не совладали со своими людьми, и произошла настоящая резня: «И так, на следующий день… русские вошли в крепость с великою радостию, а в нас это вызывало великую скорбь и сожаление. Рыцарство отведено в таборы и роздано боярам, а имущество, какое у кого было, отняли и роздали русским казакам. Принимал его Кузьма [Минин]. Г. Струся сначала отвели было в… монастырь, потом в Чудов, а наконец, передали его в тесный двор, укрепив его острогом и приставив стражу. Г. Будилу взял себе Пожарский, у которого он пребывал шесть недель; затем его отослали в Нижний Новгород… Немало товарищей перебили в таборах вопреки присяге казаки и сами бояре, у которых те находились; в таборах Трубецкого перебили почти всех, а пехота решительно вся была перебита. Того же года 9 ноября разослали по крепостям из лагеря Пожарского роты — г. Будилы и г. Талафуса; людей Будилы всех перебили в Галиче, а из Талафусовых немногих спасли в Соли-Галицкой наши казаки, явившиеся туда неожиданно, наездом».
[236]
Русские источники в чем-то сходятся с показаниями Будила, а в чем-то им противоречат. Так, «Новый летописец» рассказывает о сдаче поляков следующее: «Наутро же полковник Струе с товарищами Кремль город сдали. И Струса взяли в полк к князю Дмитрию Тимофеевичу Трубецкому со всем полком его. Казаки же весь полк его перебили, немногие остались. Полк Будилы взяли в полк князя Дмитрия Михайловича Пожарского, и их послали по городам, ни одного не убили и не ограбили из них».
[237]
Выходит, судьбы тех, кто вышел к Трубецкому, и тех, кто вышел к Пожарскому, резко отличаются. Не стоит идеализировать картину. Вероятно, даже в полках Дмитрия Михайловича полной безопасности пленникам обеспечить не смогли. А уж тем более в местах, куда их отправили из-под Москвы: на отдаленные области власть Пожарского не распространялась. С другой стороны, даже те, кто попал в таборы Трубецкого, в менее дисциплинированную среду, вряд ли полегли все до единого. Сам-то Струсь, пребывая у Дмитрия Тимофеевича, сохранил доброе здравие. Полковник еще вернется на родину, еще помашет саблей…
Общий итог нетрудно увидеть: выход к отрядам Пожарского давал гораздо больший шанс уцелеть, нежели выход к войскам Трубецкого.
Взглянем на другие свидетельства — та же картина! Автор Пискаревского летописца уверен, что поляков не перебили, а разослали «по дальним городам».
[238] Видимо, на высылку отправилось весьма значительное количество пленников. Князь Семен Шаховской сообщает: Струся крепко охраняли, других неприятельских офицеров и рядовых бойцов также содержали под стражей в Москве; только часть пленных переправили «во окрестныя грады». Князь уверен, что никто из поляков не пострадал
[239]. Другой книжник пишет вполне определенно: «Помощью всемогущего Бога и молитвами Пречистой Его Матери и московских чудотворцев Петра, Алексея, Ионы и всех святых молитвами Московского государства бояре со смольнянами и воинами других городов царствующий город Москву взяли и поляков и литовцев побили и в плен захватили». Иными словами: часть кремлевского гарнизона, как это ни печально, перебили, другая же часть сохранила жизнь в плену.
[240]
Но самое ценное свидетельство оставил Арсений Елассонский. Оказавшись в какой-то степени «над схваткой», не будучи врагом ни русским, ни полякам, он более всех мог проявить беспристрастность в таком вопросе. Грек пишет: «Великий… староста Струсь, остававшийся во внутренней крепости с немногими солдатами, попросил о мире под тем условием, чтобы они не предавали смерти ни его, ни находившихся с ним. Великие бояре и князья, смилостивившись, выслушали их просьбу, и, отворивши ворота крепости, оба великие боярина с русскими солдатами вошли внутрь центральной крепости и в царские палаты. Старосту Струся они вывели из большого дома царя Бориса и заключили его в метохе святого Кирилла, а капитана Симона Харлампиевича — в келлии великого Чудовского монастыря, остальных же [товарищей их] отправили в ссылку по городам России для сохранения и для обмена на бояр, посланных к великому».
[241] Выходит, руководство земцев подошло к сдаче поляков с большим прагматизмом: их постарались оборонить от лютой смерти, чтобы впоследствии обменять на своих, оказавшихся в томлении у поляков.
Если дело обстоит именно так, то оба воеводы, и Пожарский, и Трубецкой, должны были очень постараться, защищая кремлевских сидельцев. Но первому из них это удалось в большей степени, а второму — в меньшей.
Ведь даже очень дисциплинированных солдат трудно удержать от беззакония, когда они видят своих товарищей в чанах на засолке…
Кремль пал 26–27 октября 1612 года. «На память святого великомученика и чудотворца Димитрия Солунского», — добавляет благочестивый московский книжник, видя промыслительную связь с именами обоих русских полководцев: Дмитрия Трубецкого и Дмитрия Пожарского. Для двух земских воинств победа над иноплеменным врагом означала нечто гораздо большее, нежели простой военный успех. Она воспринималась как милость, поданная силами небесными. В ней видели мистический смысл и славили в первую очередь не полководцев за их воинское искусство, а Пречистую Богородицу за Ее великое благоволение.
1 ноября оба ополчения совершили крестный ход с иконами и молитвенными песнопениями. Люди Трубецкого шли от Казанского храма за Прокровскими воротами, а люди Пожарского — от церкви Иоанна Милостивого на Арбате. Московское духовенство присоединилось к ополченцам. Первенствовал среди священнослужителей Дионисий, архимандрит Троице-Сер-гиевский. Две колонны сошлись у Лобного места, и тогда им навстречу вышел из Кремля архиепископ Арсений в окружении иереев, с чудотворной иконой Богородицы Владимирской в руках. Армия победителей отслужила благодарственный молебен Пречистой.
Тогда и миновал пик Великой Смуты. Русский корабль начал понемногу сходить с рифов.
Капитуляция Струся имела продолжение, о котором редко упоминают в популярной и даже научной литературе.
Король Сигизмунд III все-таки явился с войском, дабы заявить польские права на русский престол. Струся, должно быть, посетила великая досада: всего-то десяти дней не дотянул он до королевского прихода! Впрочем, вероятно, еще десять дней, и земцы вошли бы в Кремль не как в крепость, а как на кладбище.
