Послушались ее другие девушки, которые полюбили русскую красавицу за скромный нрав да доброе сердце. Выпустила она под покровом темноты всех наложниц из гарема, а сама осталась, чтобы запереть дверь. Хватились стражники, бросились в опустевший гарем, да схватили единственную оставшуюся там птичку.
Притащили Святославу к хану, поставили перед ним на ковер. Старый сластолюбец позеленел от гнева. Глаза еще больше заплыли, превратились в узкие щелочки, мечущие в непокорную красавицу молнии. Но не испугалась Святослава. Гордо и независимо, как всегда, стояла перед разъяренным ханом.
– За твое вероломство, – молвил он, – я могу отрубить тебе голову. Могу сжечь живьем. Могу повесить. Могу четвертовать. Не сносить тебе головы. И лишь одним ты можешь вымолить мое прощение – возлечь вместе со мной на ханском ложе.
– Никогда, – воскликнула гордая Святослава и так взглянула на хана, что синие сапфиры посыпались из ее глаз, а он отпрянул в страхе на своих подушках.
– Не покоришься, – закричал Ахмед страшнее прежнего. – Тогда заточу я тебя в подземелье, и выйдешь ты оттуда только тогда, когда согласишься стать моею.
Долгие месяцы провела Святослава в гнилом подземелье. Сырой воздух подточил ее здоровье. От темноты стали хуже видеть, потускнели синие очи. Одрябли и ввалились щеки, сеточка морщин покрыла когда-то прекрасное лицо.
Единственная радость была у Святославы. Смотрела она вверх своей темницы, где сквозь маленькое зарешеченное окошко был виден кусочек голубого неба, в котором изредка пролетала птица, да слышала журчание маленького родника, что пробивался из земли у самого входа в склеп, где ее практически похоронили заживо.
Разговаривала Святослава с родничком, пела ему песни своей родины, а он журчал, утешая ее, да потихоньку размывал известняк темницы, чтобы когда-нибудь выпустить ее на свободу.
Периодически хан посылал к ней стражников, чтобы узнать, не изменила ли она своего решения. Но гордая Святослава всегда решительно отвечала отказом. Прошло десять лет и дряхлеющий хан сам спустился в темницу, чтобы задать очередной вопрос. Так и не смог забыть он волнующую красоту не покорившейся ему девушки.
Открылась тяжелая дверь, хлынул в подземелье солнечный свет, и окаменел хан у входа. Не былая красавица стояла перед ним, а лишь бледная ее тень, с седыми волосами и потухшими глазами. Отшатнулся хан в ужасе.
– Вот что бывает с непокорными! – взревел он. – Теперь я уже и сам не хочу возлежать рядом с тобой на ложе. Такая страшная ты вообще никому не нужна. Отпустите ее на свободу, чтобы только смерть взяла ее к себе.
Вышла шатающаяся Святослава из темницы, впервые за много лет вдоволь насмотрелась на синеву неба. А потом упала на колени перед родничком и заглянула в его хрустальные воды. То, что там отразилось, повергло ее в ужас. Горько заплакала Святослава, потерявшая красоту и молодость. Но утешающе зажурчала рядом с ней вода, зазвенел знакомый, родной голос родничка, предлагающий умыться его живой водой.
Умылась Святослава волшебной холодной водицей, попила ее вдоволь, сложив руки ковшиком, и вернулась к ней вся ее молодость и красота. Ярче прежнего засияли синие глаза, наполнились соком губы, исчезли морщины, стали тугими щеки. И стала она еще более сказочно красива, чем была до этого.
Поселилась Святослава в маленькой хижине рядом с родником. Старалась она днем не выходить на свет, чтобы не узнал хан о ее волшебном превращении. Но все-таки не убереглась. Увидели ее ханские слуги, рассказали о том, что вернулась к Святославе ее дивная красота, да выведали, что причиной тому животворный родник, что тек рядом.
Со всех ног прибежал к роднику старый, толстый, растерявший всю свою мужскую силу хан. Упал на колени и стал жадно пить воду, надеясь вернуть себе молодость и здоровье.
– Пей-пей, деспот, я окажу тебе услугу, – журчал родничок.
Пил Ахмед воду, пил, пока не превратился в большую гору. Толстую, страшную и лысую. Так и стоит с тех пор Лысая гора, огромная, некрасивая, не дающая радости ничему живому. А о журчащем до сих пор роднике идет добрая слава. Со всех концов земли едут к нему люди, чтобы испить живой воды, возвращающей красоту и здоровье, дарующей молодость и долголетие. И нет ничего вкуснее этой воды.
Эпилог
И целой жизни мало
«Цельтесь в луну: даже если промахнетесь, то окажетесь среди звезд».
Мэри Кэй Эш
Сидеть на парапете дальше уже становилось неприличным. Полина даже засмеялась, ощутив легкое дежавю. Когда-то она уже сидела точно так же, и точно так же на нее никто не обращал ни малейшего внимания. Людская толпа неспешно, как и положено отдыхающим, текла по набережной, неяркая, раздетая, щеголяющая обнаженными плечами, коленками, загорелыми животами.
Мимо Полины шли ноги в шлепках, сабо, сандалиях, босоножках и снова шлепках, все так же непохожих на обувь, в которой щеголяют по набережной в Каннах, Ницце или итальянской Католике. Правда, побывать ни в одном из вышеуказанных мест Полина так и не сподобилась, но это ее ни капельки не расстраивало. С ее точки зрения, Коктебель был лучшим местом на земле. Родиной счастья, если хотите.
Вот уже полчаса она смотрела на море. Оно билось внизу, дышало, как живое, играло в салочки с прибрежной галькой, ласково обнимало припозднившихся купающихся и хитро подмигивало Полине, сидящей на парапете, отделяющем набережную от пляжа. Сидеть было не скучно и не утомительно. Тем более что она довольно давно не видела моря.
– Мама, мы уже идем. Там знаешь какой дельфин, его зовут Яшка! Он знаешь как прыгал? И еще Машка тоже. Она его жена, как ты папина.
– Егорча, все-то ты знаешь. – Полина аккуратно слезла с парапета на нагретые плитки набережной и поцеловала сначала сына, а потом мужа, а потом снова сына. Целовать их по очереди она могла бесконечно.
– Не жалеешь, что не пошла с нами? Ты же любишь дельфинов? – спросил Никита, привычно обнимая ее за плечи.
– Ни капельки, – ответила Полина. – Все-таки, когда они в неволе, это совсем не то.
– Ну что, по мороженому? – Никита озорно посмотрел на Егора, и парнишка принял серьезный и независимый вид, как будто мороженого ему просто ни капельки не хотелось. – Давно я твою маму не кормил мороженым. Правда, Пони?
– По-моему, ты можешь смело переименовывать меня. Я теперь не Пони, а Пончик, – ответила она, тяжело переваливаясь на отекших от жары ногах. Полина Никанорова-Чарушина, – да и вид у меня соответствующий.
– Ты прекраснее всех, кого я знаю, – серьезно ответил Никита, поглаживая ее живот, уже довольно заметный под цветастым летним сарафаном. – Тем более сейчас, когда носишь нашу с Егором маленькую девочку. Егорча, Егор Чарушин, ты ведь ждешь свою сестренку?
– Жду, – важно сказал мальчик. – Сейчас у меня только братик есть, тети Ларисин Павлик, а так еще и сестренка будет. Только можно она не сейчас родится, мы же мороженое собирались есть?
