Год назад едва не дошло до исповеди, когда пьяный Гектор забрел в одну из церквей Мехико. Тогда он просто растерялся: с чего начать, он же с детства не исповедовался! И тогда, и сейчас он боялся правды.
По его щекам потекли слезы раскаяния. Грудь его нервно вздымалась – взять себя в руки Гектор не мог. Казалось, до этого момента его сердце не гоняло кровь по телу, а годами копило ее, а теперь кран открылся, и она хлынула наружу, сметая все на своем пути.
Пока горел красный огонек диктофона, Рафаэла слушала не перебивая. Сколько историй. Сколько смертей. Страшных, трагических смертей. После рассказа о каждой из них Карчарон отключала диктофон и рассказывала Гектору о детстве его жертвы, а если погибшая была постарше, то и о ее юности. Гектор слушал и время от времени снова начинал плакать. Женщина не утешала его, но и не корила за слабость. Получилось то, что получилось, – он говорил о своих чудовищных злодеяниях, которым нет прощения, и они оба прекрасно это понимали.
День уступил свои права вечеру, а Гектор все говорил и говорил, пока у него не пересохло в горле. Рафаэла налила ему стакан воды. С пистолетом она не расставалась, хотя было ясно, что между ними теперь возникли иные отношения. Гектор не напал бы, дождавшись, когда его собеседница ослабит бдительность: с этим он покончил навсегда. Стоило взглянуть на свои поступки новыми глазами, и Гектор-сикарио умер. Каждому киллеру необходимо качество, с убийствами напрямую не связанное. Он должен немедленно отсекать все мысли о последствиях своих деяний, а Гектор эту способность утратил.
Бывший наемный убийца глотнул воды и продолжил свой рассказ. Когда он добрался до последней фотографии, уже стемнело. Гектор захлопнул папку – все, закончил! – и положил ее на диван, накрыв ладонями. Он зажмурился: его обступили призраки погибших девушек.
Рафаэла отключила диктофон. Гектор разлепил веки и наткнулся на ее вопрошающий взгляд: «Что теперь?»
Мужчина встал и двинулся к входной двери. Карчарон не стала поднимать – она даже не попыталась ему воспрепятствовать. Он отпер дверь, замер и обернулся. Рафаэла так и не шевельнулась.
– Я раскаиваюсь в содеянном, – сказал Гектор, выскользнул из квартиры и закрыл за собой дверь. По лестнице он почти полз. Ноги у него дрожали так, что пришлось стиснуть перила. Он чувствовал, что выжат как лимон, истощен духовно и физически, устал так, что и словами не передать.
Гектор распахнул дверь подъезда, выбрался на улицу и вдохнул прохладный воздух. В квартире своей несостоявшейся жертвы он провел часов шесть-семь – босс наверняка уже понял, что возникли проблемы, и наверняка что-то предпринял.
Машина Карчарон стояла в конце улицы, его собственная – за углом, но Гектор двинулся к автомобилю, принадлежавшему Рафаэле. На всякий случай он глянул на ее балкон: вдруг она смотрит? Но балкон пустовал, дверь была закрыта, а окна зашторены. Вот и славно.
Гектор дернул ручку дверцы, так сильно, что машина качнулась. Этого хватило – взрыв оторвал его от земли и подбросил в воздух. От скачка давления полопались барабанные перепонки.
Душа стремительно покидала тело. Гектор увидел, что падает на землю. Его руки и ноги сплавились с металлом, голова и торс оказались в другом конце пустынной улицы.
Занавески в выбитых окнах хлопали, как крылья черных ворон. Его больше нет. Людям нечего бояться. Людям нечего бояться, потому что его нет. Эта мысль вместе с последним вздохом принесла Гектору вечный покой.
71
Ноги связаны, руки заломлены за спину и тоже связаны – если Чарли попробует подняться, то расквасит себе нос. Мендес свирепо смотрел на Лока, который затолкал ему в рот носок и закрепил его изолентой.
– Разве не красавец? – Охранник сделал шаг назад, чтобы полюбоваться результатом своих трудов. – Упакован и полностью готов к отправке в Пеликан-Бэй. Доложу тебе, Чарли, тамошние мальчики обожают смазливых насильников. Какому-то счастливцу ты скрасишь немало долгих зимних вечеров.
Задняя дверь домика вела на кое-как огороженную, заросшую сорняками лужайку. Прежде чем выбраться за порог, Райан огляделся, но в соседних дворах признаков жизни не наблюдалось. Хозяева ушли на работу, а рабочие смены в Мексике длинные. Чтобы свести концы с концами, здесь нужно много трудиться. Хотя есть и ужасная альтернатива: сидеть дома и умереть от голода.
Лок закрыл за собой дверь, вытащил сотовый и позвонил напарнику. Тай ответил сразу, судя по голосу, обрадовавшись, что его друг жив, выслушал новости, а потом сказал:
– Мне тоже есть что сообщить.
Следующие три минуты Лок слушал его, несколько раз перебив, чтобы задать вопрос. Наконец он отсоединился, отключил сотовый и, приоткрыв заднюю дверь, заглянул в домик, чтобы проверить Мендеса. Тот не шевельнулся, и Райан не стал заходить к нему. Новости Джонсона изменили ситуацию, и Локу хотелось заново все обдумать. Мало-помалу у него сложился план.
Он включил сотовый и сделал один звонок, а потом глубоко вдохнул и вошел в дом.
Связанный преступник так и сидел на диванчике. Его взгляд, устремленный на противника, горел страхом и обидой, как у хищника в клетке.
– Чарли, знаешь что? – начал Райан.
Мендес замычал через носок. Лок содрал изоленту с его рта, вытащил носок и стал двумя пальцами держать его перед носом пленника.
– Что? – спросил тот.
– Ты вроде сулил мне больше чем жалкие двести тысяч баксов? Твои местные дружки поддержали этот почин. Они только что внесли предложение – в пять раз больше официального вознаграждения.
– Целый лимон? Черта с два, не верю! – От волнения Мендес чуть не сорвался на крик.
Лок не отвел глаз и поднял руку:
– Слово говнюка!
– Не соглашайся, не отдавай меня, иначе мне крышка!
– Да, пожалуй. Такой поступок противоречит моим высоким моральным принципам. Но за миллион баксов я, пожалуй, ими поступлюсь. Пойми, Чарли, парням вроде меня такой шанс раз в жизни выпадает.
– Выходит, купить тебя можно, – заключил Мендес.
– Выходит, что так, – пожал плечами Лок. – Ты был прав.
– Два! – прошипел Чарли.
– Что два? – спросил Райан, склонив голову на бок.
– Два миллиона. Моя семья заплатит тебе два миллиона.
– При условии, что отпущу тебя?
Мендес кивнул:
– В два раза больше, чем картель.
– Ясно. Только если я соглашусь на условия картеля, тебя убьют, и никто не станет охотиться на девушек. Моя совесть будет чиста. Ну, почти чиста. А твое предложение совесть мне не очистит.
– Три лимона! – выпалил пленник. – Налом, чтобы налоги не платить, или переводом на счет в Швейцарии или на Каймановых островах – где угодно.
– Что-то не тянет.
– Ладно, пять. Это максимум. Так да или нет?
