А если бы леди Брукхейвен выразила свое неудовольствие, если бы маркиз потребовал, чтобы Фортескью положил конец столь неслыханной вольности, и если бы вся прислуга Брук-Хаусе подняла мятеж…
Фортескью от этого не было бы ни жарко, ни холодно. Как ни прискорбно. Он смотрел на нее, на огненную гриву ее волос, на изумрудные глаза и гордую посадку головы. Патриция О’Молли не верила в то, что она хуже кого-то. И, честно говоря, она и не была хуже.
Приблизившись к нему, Патриция улыбнулась задорно и шутливо присела в реверансе.
– Чудный выдался денек для свадьбы, мистер Фортескью, вы не находите?
У Фортескью на этот счет были большие сомнения, но он лишь с серьезным видом кивнул.
– Ее светлость хорошо устроилась?
По лицу горничной пробежала тень.
– Она немного… – Патриция наморщила нос, потому что никто еще не успел ей сказать, что слуги не должны корчить рожицы. Фортескью следовало предупредить ее об этом, но поскольку он находил выражение ее лица прелестным, то промолчал.
– Наверное, у нее сдали нервы, сэр. Моя мать заваривала чай из чертополоха: прямо чудеса творит с чересчур впечатлительными невестами. Может, мне с кухаркой поговорить? Что вы думаете?
Фортескью прочистил горло.
– Чай… э… пришелся бы кстати, но я думаю, что у повара уже есть готовое лекарство от нервов.
Патриция кивнула.
– Да. Достать чертополох в этом районе, пожалуй, будет трудно, да? – Она задорно ему улыбнулась, но, вспомнив о субординации, присела в очередном реверансе. – Простите, сэр. Моя мама говорит, что я слишком дерзкая.
Фортескью так хотелось выманить у нее еще одну улыбку или рассмешить ее. Но, увы, он слишком долго был Фортескью, чтобы с легкостью вновь стать Джоном.
– Ну что же… э… дайте знать леди Брукхейвен, что мы уже получили весточку от леди Тессы. Кажется, после церемонии наш кучер по ошибке доставил ее не по тому адресу, а затем сразу уехал. К несчастью, леди Тессе пришлось пару часов провести на улице, пока недоразумение не разъяснилось и карета не вернулась за ней для того, чтобы доставить на Примроуз-сквер.
Патриция прикусила губу так, что она побелела. Фортескью скрестил на груди руки и сурово уставился на нее. С той же невозмутимостью он продолжил рассказ.
– Но за время отсутствия леди Тессы в доме на Примроуз-сквер случилось непредвиденное. Прислуга, за которой некому было присмотреть, разбежалась кто куда. Осталась лишь кухарка, которая, судя по всему, успела выпить все спиртное, что оставалось в доме.
Фортескью думал, что сейчас-то она рассмеется, но у Патриции лишь глаза расширились от ужаса.
– О, бедная мисс Софи! Мы не можем ее спасти?
Фортескью склонил голову набок и приподнял бровь.
– Не наше дело кого-то там спасать, Патриция. Его светлость не брал на себя обязательства помогать мисс Блейк до тех пор, пока она сама не попросит о помощи. – Фортескью поднял руку, чтобы остановить Патрицию. Он и так знал, что она скажет. – Не наше дело упрашивать своих хозяев исполнять обязательства по отношению к членам их семей.
У Патриции был разочарованный вид. Но тут лицо ее прояснилось.
– Горничная леди Тессы, Нэн, моя подруга, сэр. Могу я попросить кухарку собрать корзинку для попавшей в беду подруги?
Фортескью задумчиво вздохнул.
– А почему нет? Я думаю, что нет ничего предосудительного в том, чтобы послать горничной леди Тессы огромную корзину с едой. В конце концов, она работала в этом доме, пусть и не очень долго.
Патриция просияла, и от этой улыбки ему сразу стало тепло, как будто ясное солнышко вышло из-за туч.
– Да, сэр! Я сейчас же этим и займусь, сэр! – Патриция сделала очередной реверанс и помчалась вниз, неся тяжелый поднос так, словно он был легче пушинки.
Фортескью еще долго продолжал стоять на месте. Потом, будучи на все сто уверенный в том, что его никто не видит, он потер ладонью грудь там, где она болела сильнее всего. Он понимал, что смешон. Патриция ведь даже ни разу не улыбнулась ему лично.
Одно дело – принять решение вступить в войну, но совсем другое – разработать конкретный план действий. Дейдре уже довольно долго смотрела в окно спальни, но ничего обнадеживающего так и не увидела. Отчего-то она не удивилась, услышав с порога тоненький голос:
– Он вас не любит, знаете ли.
Нашла чем удивить. Дейдре и так была прекрасно об этом осведомлена. Она даже не стала оборачиваться на голос дочери Брукхейвеновского Зверя.
– Ты хочешь награду за свою проницательность?
– Он любит маму, – упрямо продолжала леди Маргарет. – Она была такая красивая, что он влюбился в нее с первого взгляда. Мы бы все жили сейчас счастливо вместе, если бы ее не похитили и похититель не перевернул бы экипаж.
Дейдре закатила глаза.
– Интересная версия, – начала она с сарказмом, но, обернувшись к девочке, прикусила язык. Маргарет стояла в дверях, ссутулив костлявую спину и сцепив перед собой грязные пальчики.
Дейдре узнала этот затравленный взгляд загнанного в угол зверька. Будучи ребенком, Дейдре сама не раз видела этот взгляд в зеркале. Что бы там ни говорила девочка, правда была ей известна. Дейдре была знакома эта сказка: сказка о том, как принц вечно любил бы свою принцессу, если бы злые силы не отняли ее у него. В детском сознании обычная женщина превращалась в идеальную жену, безупречную леди, и никакие факты не могли лишить ее этого сияющего сказочного ореола.
Как бы там ни было, настоящая история матери леди Маргарет – та, что была известна всем в обществе, была весьма неприглядной, и тот факт, что девочка упрямо держалась за придуманную сказку, не давая сплетням и слухам опорочить память о погибшей матери, говорил о том, что у Маргарет был на удивление сильный характер.
– Ты грязная, – Дейдре жестом указала на деревянный стул напротив туалетного столика. – Можешь сесть сюда. В следующий раз я разрешу тебе сесть на кушетку. Если примешь ванну, конечно.
Девочка обдумала предложение и, очевидно, не обнаружив ни намека на взрослую снисходительность, направилась к стулу с таким видом, словно изначально туда и собиралась. Забравшись поглубже на сиденье, она принялась болтать ногами, то и дело ударяя каблуком то одного, то другого ботинка по гнутым ножкам.
– Вас тут не должно быть, знаете ли. Это комната моей мамы. Я помню, как она причесывала волосы перед этим зеркалом.
Поскольку Маргарет было не больше двух лет, когда умерла ее мать, едва ли она что-либо помнила, но Дейдре ни за что не стала бы говорить об этом девочке. Сама Дейдре хранила в памяти множество обрывочных воспоминаний о своей матери: улыбка, запах, поцелуй в лоб. И каждое такое воспоминание хранилось ею как бесценное сокровище. Время от времени она извлекала одно из них из памяти и терла, терла, очищая от патины, пока оно не начинало сверкать, как новенькое.
