Колдер не мог дышать. Он потерял ее! Потерял безвозвратно! Дейдре, гордая, отчаянно жизнелюбивая, трогательно-беззащитная, ослепительная, красивая и героически преданная ему, ушла из жизни по его вине.
Медленно, осторожно, словно она могла рассыпаться в его руках, он поднял ее.
– Любимая моя, я умоляю тебя, не оставляй меня одного.
– Папа, ты что, плачешь?
Уткнув себе в шею холодное лицо Дейдре, Колдер спускался с холма, неуклюже шагая по скользкой листве и размокшей глине. На глазах у молчаливых зрителей, стоявших у подножия холма с фонарями в руках, Колдер плакал навзрыд, спрятав лицо в светлых волосах жены.
Глава 50
Открыв глаза, Дейдре обнаружила, что находится в раю, в атласном раю цвета топленых сливок. Была лишь одна странность у этого рая: у подножия ее кровати стояла девочка с всклоченными темными волосами и немытым лицом. Неужели ангелы так похожи на чертят?
– Все думали, что ты умерла.
Дейдре закрыла глаза и очень осторожно положила ладонь на рану на животе. И сразу же это место взорвалось болью, стремительно расползающейся по всему телу. «Отчего я не кричу?» – как-то вяло подумала Дейдре.
– Лучше бы я умерла, – пересохшими губами прошептала Дейдре.
Мегги прищурилась и скрестила на груди руки. На вид она была крепко раздосадована.
И попыталась улыбнуться.
– Я в порядке, – еле слышно сказала Дейдре. Ей было очень плохо. Ее знобило, и у нее не было сил даже поднять руку. И дыра в ее теле казалась больше, чем была когда-то. – Пулю вынули?
Мегги угрюмо скривилась.
– Я хотела оставить ее у себя, но папа велел мне выйти вон, и я так и не увидела, куда они дели пулю.
– Плохо, – сказала Дейдре. – Я тебе сочувствую.
Мегги, устав притворяться крепким орешком, вцепилась в одеяло. Дейдре опустила взгляд на руки девочки с побелевшими костяшками и обкусанными ногтями.
– Пулю доставал врач.
– Лучше уж он, чем Фортескью, наверное.
– Он сказал, что ты все равно можешь умереть, – не поднимая глаз, сообщила Мегги.
Отчего-то Дейдре перестала мечтать о том, чтобы боль поскорее покинула ее, пусть и вместе с жизнью.
– Не дождетесь, – пробормотала она.
Мегги нервно щипала одеяло.
– Я могла бы быть твоей маленькой дочкой, если бы ты захотела.
Дейдре попыталась улыбнуться.
– Мегги, я рада это слышать, но я очень устала…
– Потому что теперь у тебя не может быть детей.
Так вот что такое настоящая боль. А она-то думала, что больнее быть уже не может. Дейдре зажмурилась, но справиться с собой не смогла, и стон сорвался с губ.
Она была так тщеславна, так глупа, только и думала о том, как сохранить фигуру, как завоевать и удержать положение в обществе. Рождение детей не числилось в списке ее приоритетов. Она мечтала перенести рождение первенца на как можно более поздний срок.
И вот она наказана. Возможно, и заслуженно. Разве она не вела себя безответственно по отношению к Мегги? Сделав Баскина вхожим в этот дом, она не только подвергла опасности жизнь девочки, но и погубила жизни своих не рожденных детей. Ради чего? Ради того, чтобы наслаждаться щенячьей преданностью какого-то ничтожества?
Шрам на животе будет большим и уродливым. На ее теле останется метка на всю жизнь. Всю жизнь она стремилась добиться совершенства, и все напрасно. Ей было все равно. Шрамы на теле – малая плата за то, чтобы вернуть целостность души.
Дейдре заметила, что Мегги отпустила одеяло и тихо вышла из комнаты. Наверное, она должна была ее остановить. Наверное, как хорошая мать, она должна была бы успокоить девочку, заверить ее, что все у них будет хорошо, но от слабости Дейдре соображала с трудом, и Мегги ушла раньше, чем Дейдре осознала, в чем состоит ее материнский долг.
Дейдре лежала посреди широкой кровати на шелковых простынях, под атласным одеялом, и все эти богатые шелка и атлас нисколько не грели. Наоборот, от них веяло холодом и одиночеством. Отчего постель кажется такой холодной? Не сразу Дейдре поняла, что у нее жар. Напрасно трудился врач, вытаскивая пулю. Возможно, она все же умрет.
Дейдре попробовала смириться со смертью, ослабить хватку, которой держалась за жизнь. Пора дать отдохнуть бедному натруженному сердцу, что качает и разносит по телу кровь. Кровь, что продолжает сочиться из ее раны. Дейдре слышала, как бьется ее непокорное сердце. Как борется за ее жизнь. Нет, не могла она смириться со смертью. Всю свою жизнь Дейдре провела в борьбе за выживание. Она понятия не имела, что это такое: сдаваться без боя.
Но, с другой стороны, если она не может отпустить свою жизнь, отпустить прошлое, то как жить дальше?
Колдер… Колдер, должно быть, уже знает. Врач не мог не поставить маркиза в известность о том, что он не может рассчитывать на наследников, рожденных от Дейдре. Так что она его и в этом подвела.
Бедный Колдер. Право, для него было бы во всех смыслах лучше, если бы она умерла. А теперь он вынужден жить с ущербной женщиной, с уродливым шрамом, бесплодной, которую не любит. Если бы вернуть время вспять, он ни за что бы на ней не женился!
Слезы потекли из ее глаз, жаркая влага, попадая в уши, вызывала щекотку. Она бы предпочла рыдать в подушку, но сил не было даже на то, чтобы повернуться на бок. И вдруг жалость к себе переполнила чашу, и слезы потекли нескончаемым потоком, пришлось даже зажать рот рукой, чтобы подавить рыдания. Ее трясло от рыданий, последние силы уходили вместе со слезами и всхлипами, и Дейдре даже не заметила, как уснула.
Колдер на цыпочках вошел в спальню жены и, неслышно ступая по толстому ковру, подошел к постели, чтобы взглянуть на хрупкое сокровище, что он сам в свое время осторожно опустил на середину громадной кровати. Дейдре все еще спала, и она не проснулась, когда он нежно прикоснулся к ее щеке. Ему показалось или он просто поверил в то, чему хотел поверить, – что жар начал спадать.
Не глядя, он опустился в кресло возле кровати, в котором провел уже много часов.
На пальцах его осталась влага. Что это: пот? Или плакала во сне?
Она не знала. Не могла знать. Колдер позаботился о том, чтобы весть эта не вышла за стены его кабинета. Врач сообщил ему об этом шепотом, словно о чем-то постыдном.
– Рана довольно серьезная, милорд, и ее пришлось расширить, чтобы удалить пулю. Женщины – существа хрупкие. Даже сильный удар в эту область мог бы привести к бесплодию, что уж говорить о пулевом ранении. Боюсь, что надежды на то, что она сможет забеременеть, почти нет.
Колдер слушал и машинально кивал, но единственное, о чем он мог думать, это: она жива!
Колдеру было решительно наплевать на то, что она не сможет родить ему наследника. Он был готов кричать от радости уже потому, что сидел сейчас у ее постели, а не стоял у могилы!
