Допев, он спрыгнул со стола и, не обращая на собравшихся никакого внимания, сел на землю, обхватил седую голову большими руками, на каждом пальце которых было по два и даже по три драгоценных кольца, и закачался из стороны в сторону.
— Опять подступило, — сказал добродушно какой-то растрепанный малый. — Сейчас он увидит ее. Точно так, как вчера.
— Вчера? Что же было вчера, mio caro amico? — обрадовался разговорчивый доктор.
— Жену он увидел. Она…
Вдруг парень схватился за горло.
— Ой, ой! — И он захлебнулся во рвоте. — Ой, я умираю!
Лицо его покрылось крупным потом, глаза выкатились наружу, лиловые жилы надулись на нежной ребяческой шее.
И тут Катерина решилась. Дернув за гриву Ефремушку и подобрав подол своего зеленого, с коричневыми оборками, платья, которое, почти не снимая, носила все время беременности, она растолкала людей, ей мешавших, и бросилась прочь.
Она убегала из этого города, где, всю перерезав скотину и дичь, несчастные жители в остервенении вином заливали свой страх перед смертью, где черный возница, сверкая белками, весь день измерял расстоянье от храма до свалки умерших, и денно и нощно шла служба во храме, и денно и нощно молились, просили и падали ниц, на жалкие лица свои, обреченные, не зная, что поздно, уже не поможет, поскольку прошел дождь кровавый со змеями, прибило чудовище смрадное к берегу, грехов накопилось на суше и в море так много, что Божье терпение кончилось.
Глава 11
Благополучное разрешение
Дорога была почти пустой, изредка только обгоняли Катерину повозки, нагруженные бесполезным добром: коврами, посудой и прочею дрянью. Сидевшие на сундуках и коврах боялись того, что придется отчалить в неведомый мир, столь пронизанный светом, что каждый простой волосок человеческий в нем так же прозрачен, как нить паутины. Ответьте мне, нужно ли так уж бояться того, что придется предстать перед Светом? Сама вам отвечу: да, нужно! А как же? Ведь, может быть, ты здесь, на этой земле, сирот обокрал или же соблазнил чужую жену и склонил ее, дурочку, к бесстыдному прелюбодейству? А может быть, брата убил за наследство? А может быть, мать оскорбил дурным словом? Тогда ведь действительно страшно, голубчик. Ведь там, на Свету-то, не скроешь, не спрячешь. Припомнят и этих сирот малолетних, и эту жену, чьи колени ты, милый, раздвинул своей похотливой ладонью, и брата в крови, как ягненка, которого вот только что освежевали на Пасху, и мать, опрокинувшуюся от горя, — да разве всего перечислить? К чему? Теперь-то уже ничего не поможет. Записан ты в Мертвую Книгу, но, чтобы еще подышать здесь, поесть земляники, родить с женой двойню, смешную, кудрявую, — беги, если сможешь! Беги от чумы! Авось не догонит тебя эта гадина, авось остановит ее ураган или… вот я слышала, что в другом городе живет один праведник, а потому чуме в этот город дорога заказана. Охваченные паникой забывали, что если кому суждено помереть, то тот и помрет: поначалу подкатит горячая резь в середину нутра, раздуется до безобразья язык, и тело повалится наземь, как чучело, которое смел неожиданный ветер. Потом вылезают в подмышках наросты, по виду как сгнившие райские яблочки.
Катерина догадывалась, что бегством из Флоренции пытаются спастись в основном состоятельные господа, уверенные, что деньги помогут им даже сейчас, но, видя, как рядом с дорогой, в поросших апрельской травою канавах вповалку лежат, в кружевах и парче, с открытыми ртами, те самые люди, которые ни разу и не усомнились, что жизнь им дана для одних наслаждений, она словно бы прозревала душою.
«Ведь сказано же, — вспоминала она, — что завтрешним днем не хвались никогда, поскольку не знаешь, что может родить для тебя этот день. А как же мы все забываем об этом? Мы думаем: вот я хочу, например, открыть здесь большую пекарню с трактиром, или, например, я хочу, чтобы сын стал знатным нотариусом, как отец, да много чего я хочу! А на все Божья Воля. И главное — помнить об этом. Не дай Бог, чтобы посещали меня дурные желания, грешные помыслы! Ведь вот я желала же зла Альбиере? Еще как желала! Возьму ее фотку и тычу иголкой, и тычу, покуда сама не устану! А что, если завтра помрет Альбиера? Или заболеет какой-то болезнью?»
Она широко растворила глаза, не веря им: ярко-зеленый, взбегал по холму виноградник.
— Неужто? — И остановилась. — Тот самый…
Вот, кстати, что я сумела прочесть об этом винограднике в старом документе. Отрывок совсем небольшой, но важный для нашей истории.
«Всем путешествующим известно, что холмы, окружающие Флоренцию и остальные, меньшие по размеру и не столь важные города, покрыты виноградниками. Если бы люди умели летать, они, без сомнения, поднявшись на определенную высоту, получили бы несказанную радость от вида густейших посадок, каждый год награждавших тружеников села своим урожаем. Однако один из этих виноградников представляет для истории человечества особый интерес, ибо величайший из людей был не только зачат в этом земном раю, но и впервые увидел там свет солнца».
Катерина сама не понимала, как она снова попала именно в то место, где они впервые встретились с Пьеро. Ей казалось, что с точки зрения маршрута это невозможно. Потом она догадалась, что умный Ефрем специально нашел ту дорогу, на которой почти не было беженцев и, стало быть, возможность заразиться была не столь велика. Левая развилка ее, на которую Катерину вывел ушастый упрямец, вела к знакомому винограднику.
— Сейчас лягу там и посплю. Будь что будет, — решила она. — Не могу идти больше.
Пугаясь того, что сильней и сильней как будто тяжелые, твердые волны толкаются в бедра ее, причиняя тягучую боль, она одолела подъем и вошла в прохладные сени.
Весна была в самом разгаре. Причудливо скроенные молодые листья наивно шептали друг другу, что скоро, прозрачные, с терпкими косточками, сладчайшие и золотые, как солнце, начнут созревать виноградные гроздья, а девы, чьи глазки похожи на ягоды, придут собирать их в большие корзины.
Прислушиваясь к голосам этих листьев, она прилегла на прогретую землю. Боль стала спокойнее, тише.
— Бог даст, и дойду, — прошептала она. — Уж больно одной неуютно в дороге…
Ей вспомнилось, как болтали когда-то отцовские жены и перебивали, свистуньи, друг дружку, пугали молодок, недавно доставленных в ханский дворец:
— Как схватит тебя, да как скрутит! А евнух кричит: «Тужься, матушка, тужься!» Какое там «тужься»? Уж лучше бы смерть, чем терпеть эти муки!
И вдруг так внезапно, безудержно, весело поплыли видения прошлого.
Вот девочка Зара сидит на ковре, а батюшка входит в покои, рассерженный:
— Нахраби, чертовка! Аллах тебя дерни за жирные космы! Зачем ты ребенка оставила здесь? Все окна открыты, из всех щелей дует, ребенок в одной распашонке!
И тут же склоняется к Заре:
— Голубка моя! Еще краше матери, дай нам Аллах! Пойдем, детка, к папе! Пойдем, поиграем!
