«Они отберут у меня Леонардо, — стучало в висках, в горле, даже внутри ее побелевших, ослепших зрачков. — А я не отдам его. Нужно бежать».
Сжимая руку ребенка, она уходила с ним вместе все дальше от дома. Впереди выросла деревянная церковь, холмы, покрытые облетевшими виноградниками. Леонардо, не плача и не капризничая, торопился в ногу с ней и быстро-быстро перебирал своими новыми башмачками, красневшими из-под оборки зимнего платья. Вдруг чья-то тень перегородила им дорогу.
Катерина подняла глаза. Тот самый старик, ничуть не изменившийся за три года, появился так же неожиданно, как он появлялся всегда.
Любопытный, кстати, комментарий оставила рукопись:
«Времена позднего Средневековья и начало Возрождения, то есть тот период нашей истории, когда так называемый „разум“ еще не набросился на Провидение, оставили благодатный след в чуткой ко всему неизъяснимому памяти. Ибо Провидение есть не что иное, как судьба всего мира в целом и каждой отдельной твари, включая и человека. Судьба образуется промыслом Божиим, и что бы ни думали люди о воле своей над судьбой, она повернет человека в ту сторону, куда ему и суждено повернуться. Средневековье и Возрождение с трепетной доверчивостью относились и к голосам, которые слышит человек во сне и наяву, и к видениям, которые его посещают в иные минуты, и к снам столь, бывает, пророческим, что страшно проснуться. Позднейшие поколения, обуреваемы не чем иным, как страхом, начали развивать свои малодушные науки, пытаясь спастись только ими, и стало у них „тут немного“ и „там ничего“. Все, существовавшее „там“, отгрузили на свалку, считая, что все — предрассудки и тьма, а все, что успели нажить себе „тут“, где правят науки, немногого стоит».
Ах, как хорошо написал человек! Обидно, что это не я написала. Но мне его мысли близки и понятны. Иначе ведь как объяснить, что старик опять появился?
— Постой, Катерина, — сказал он негромко.
— Ефрем-то сгорел, — прошептала она. — А с ним вся конюшня сгорела. Прости.
— Ефрем не сгорел. Вот Ефрем.
И он отступил слегка, чтобы она смогла поглядеть на Ефрема. Осел, весь испачканный в серой золе, махнул ей хвостом.
— Любовник твой скоро помрет, Катерина, — вздохнувши, промолвил провидец.
— Я знаю. Куда мне деваться тогда?
Он снова вздохнул.
— Дитя подросло. Ты к Инессе иди. Простись с ней.
— Да где мне Инессу найти? Три прошло года, а ни слуху ни духу.
— Найдешь во Флоренции. Только не медли. Закроешь глаза ему и уходи.
И он поклонился. Не ей, а ребенку. Потом повернулся и заторопился в туман, расстилавшийся над виноградником. Она по походке его догадалась, что он здесь недолго протянет.
Старый да Винчи умер наутро. Не помогли ни медовые компрессы на голову, ни горячие вымывания кишечной массы. Доктор в третий раз зашел проведать больного за несколько минут до смерти. Высокие сапоги его были черными от присосавшихся к ним пьявок.
— Бледная вы какая, — заметил он, небрежно взглянув на Катерину, сидящую в ногах больного. — Поели бы хоть.
— Я с ним, — отвечала она.
— А я бы и раньше пришел, да вот пьявок пришлось самому добывать. У батьки они передохли давно. Он воду совсем не менял. А я, поглядите, ведро наловил.
Он снял сапоги и, оставшись в дырявых, в горошек, носках, подошел к умирающему.
— Ну, что? Будем пьявочки ставить, хозяин?
— Зачем вы кричите? — шепнула она. — Ведь он же заснул. Он же спит!
— Вам кажется. Не спит, но не умер. Я пьявок поставлю. Поскольку мой долг эскулапа…
Катерина изо всех сил стиснула зубы. Горячие слезы опять поползли из-под век. Рука ее лежала рядом с рукой умирающего. Внезапно она почувствовала, как его горячая, мокрая от пота ладонь нащупала и сжала ее пальцы. Она тихо ахнула. Лицо его стало спокойным и светлым.
— Я больше не нужен. — И доктор с досадой надел сапоги.
Она наклонилась. В его посветлевшем и помолодевшем, как будто вернувшемся, прежнем лице она разглядела лицо Леонардо — такое, каким оно часто бывает, когда он, задумавшись, вдруг умолкает и смотрит с любовию и состраданием.
Глава 19
Казнь
«Три клетки с ведьмами, — сообщается в рукописи, — каждым утром выставлялись на главную площадь города, а сразу же после полудня ведьм опять отправляли в тюрьму. В городе наступило раздраженно праздничное настроение. Школа была закрыта, больница для бедных опустела: всем, даже детям, даже больным и калекам, не терпелось самим разглядеть как следует дочерей дьявола, просунуть в их клетки горящую палку, состроить им рожу или оскорбить каким-нибудь словом. Нина Петровна при молчаливом одобрении своего мужа Козимо Андреича решила повести дело таким образом, чтобы добиться от ведьм как можно больше признаний в их страшных грехах, возвысив при этом влияние Церкви настолько, насколько оно возвышалось в былые года. Ведьм по приказанию Нины Петровны вымыли в бане, исхлестав как следует крепкими березовыми вениками, и надели на них чистые белые рубахи. На башмаки и головные уборы Нина Петровна денег не дала, справедливо посчитав, что и так слишком много средств потрачено на то, чтобы подавить назревающее в народе недовольство. Босоногие женщины с распущенными волосами сидели на соломе и с готовностью отвечали на любые вопросы граждан. Инесса была исключением. Она всякий раз выворачивала свой ответ таким образом, что простой человек, лаконично, скажем, спросивший ее: „А какого размера у дьявола его причинное место?“, получал от нее какую-нибудь притчу или иносказание, которое было не расшифровать.
Козимо с самого начала предупредил каждую, что главное — открыть как можно больше имен врагов Церкви и тех военных начальников, которые намереваются свергнуть власть клана Медичи, во главе которого стоит их с Ниной Петровной семья. Каждой из женщин предлагалось назвать не менее ста шестидесяти четырех человек, списки которых были заготовлены заранее и лежали рядом на соломе, слегка прикрытые, впрочем, от посторонних глаз. Вероня и муськи-пуськи, надеясь на спасение своих жизней, выкрикивали имя за именем и сочиняли при этом подлые и стыдные истории, якобы случившиеся с теми, которых они сейчас разоблачали.
— Веронька, скажи, как вы Церковь святую в канун Рождества обсирали? Да только чтоб правду! — выпытывал яростно смрадный калека, прижавшись лицом к прутьям клетки.
— А мы, гражданин, так ее обсирали, что, если бы ангел небесный услышал, он умер бы от огорчения. Вот как! — хрипела Веронька. — Сперва обсирали святых, хохотали, потом принимались за монастыри, потом — ты приблизься, а то не услышишь… — И что-то такое шептала Веронька на ухо калеке, что он, густо сплюнув, спешил прямо в церковь, где все и докладывал как на духу.
Муськи-пуськи оказались мастерицами плести непристойные истории о том, как совокупляются ведьмы во время своих диких праздников и как бесенята приносят в корзинках детей человеческих, а ведьмы плюют в глазки их, помечая нечистою кровью пупочки и локти, чтобы приписать их к бесовскому воинству.
