Первые материалы об этом «литературном» событии появились в советской прессе уже в конце августа. Одним из его последствий в сентябре стала смена руководства в Союзе писателей СССР — сняли со своего поста председателя правления союза ленинградского поэта Николая Тихонова, кстати, в молодости входившего в раскритикованное Ждановым литературное объединение «Серапионовы братья». По воспоминаниям Константина Симонова, руководил этими переменами именно Жданов.
19 сентября 1946 года Сталин пишет нашему герою короткую записку по поводу его ленинградского выступления: «Т. Жданов! Читал Ваш доклад. Я думаю, что доклад получился превосходный. Нужно поскорее сдать его в печать, а потом выпустить в виде брошюры. Мои поправки смотри в тексте. Привет!»
Отметим, что Сталин оставил в ждановском тексте лишь несколько незначительных правок стилистического характера. Уже через два дня сокращённую версию доклада Жданова публикует «Правда», а вскоре он был издан отдельной брошюрой тиражом 500 тысяч экземпляров и широко использовался в системе партийной учёбы, в преподавании основ марксизма-ленинизма в вузах и т. д. Изучение доклада Жданова, проведение на его основе всяческих собраний и мероприятий стало первой в СССР идеологической кампанией такого рода.
В последующие десятилетия холодной войны на Западе, а со времён перестройки — и в нашей стране описанные события стали одним из ключевых элементов «чёрной легенды» о Жданове как гонителе творческой интеллигенции. Но, как мы видели, значительная часть интеллигенции тех лет, даже не солидаризируясь с резкостью оценок, вполне разделяла мотивы таких «гонений».
Даже в наше время отнюдь не все оценки Жданова кажутся предвзятыми и сомнительными. Так, в своём докладе он писал: «Зощенко, как мещанин и пошляк, избрал своей постоянной темой копание в самых низменных и мелочных сторонах быта. Это копание в мелочах быта не случайно. Оно свойственно всем пошлым мещанским писателям, к которым относится Зощенко»
. Но разве читатель современной русской литературы начала XXI века не согласится, что подавляющая её часть теперь и состоит именно из подобного «копания в самых низменных и мелочных сторонах быта»?
Взглянем из нашего времени и на другие пассажи ждановского доклада: «Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии. Её стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадочничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства, "искусства для искусства", не желающей идти в ногу со своим народом, наносят вред делу воспитания нашей молодёжи и не могут быть терпимы в советской литературе»
.
Можно не разделять критический пафос этих строк, но также сложно не признать их обоснованность. К чести самой Ахматовой, а её жизненный путь в отличие от презираемого ею Зощенко не был лёгким, она, по воспоминаниям современников, со здоровым чёрным юмором в приватных разговорах отмечала, что данные строки постановления вполне соответствуют действительности — свой образ «аристократического эстетства и декадентства» Ахматова несла открыто и до конца.
Но если опять же дать себе труд вспомнить, в какое сложное для страны время изображала весь этот «аристократизм», «эстетство» и «декадентство» эвакуированная в 1941 году по распоряжению Жданова из Ленинграда в Ташкент гражданка Горенко, то несложно понять то раздражение, которое Жданов излил в своём докладе. Напомним его слова ещё раз: «Ахматовская поэзия совершенно далека от народа. Это — поэзия десяти тысяч "верхних" старой дворянской России…»
Тем, кто, надрываясь, строил из бывшей полуграмотной и полуфеодальной монархии научно-техническую сверхдержаву, лирические трели Ахматовой действительно казались узкими и ничтожными. Зато теперь, в наши дни, благополучно проиграв большую страну в соперничестве цивилизаций, можно приятно расслабляться и без ждановских помех наслаждаться творчеством Ахматовой:
Но клянусь тебе ангельским садом,
Чудотворной иконой клянусь,
И ночей наших пламенным чадом —
Я к тебе никогда не вернусь…
Отметим ещё один немаловажный момент: в докладе Жданова «декадентству» Ахматовой и «мещанству» Зощенко противопоставлялась не столько бодрая советская литература, сколько русская литературная традиция. В актовом зале Смольного в августе первого послевоенного года Жданов перечислил имена, создававшие её: Белинский, Добролюбов, Чернышевский, Герцен, Салтыков-Щедрин…
Глава 33.
СУДЫ ЧЕСТИ
Зощенко поспешил прогнуться под ждановскую критику и уже в конце 1946 года, как со вздохом отметят его биографы, «в состоянии тяжелейшей депрессии пробовал писать» рассказы… про войну — столь же сусальные, как и истории о маленьком Володе Ульянове. Эти вымученные произведения Зощенко будет с унизительными оправданиями посылать в секретариат Сталина и Жданова. Брались помочь «опальному» литератору и коллеги по цеху. Константин Симонов попробовал передать «наверх» новые произведения исправившегося Зощенко через Александра Кузнецова (не путать с Алексеем Кузнецовым) — секретаря Жданова:
«Привёз я эти рассказы со своим письмом и отдал из рук в руки помощнику Жданова — Александру Николаевичу Кузнецову, человеку, на мой взгляд, хорошему, доброжелательно относившемуся к писателям, в том числе и ко мне.
Прошло какое-то время. Я стал звонить Кузнецову. "Нет, пока не прочтено". Снова: "Нет, пока у Андрея Александровича не было времени прочесть". — "Да, напомнил, но пока не было времени прочесть".
Наконец после очередного звонка Кузнецов доверительно сказал мне, что, насколько он понял, Андрей Александрович познакомился с рассказами, но сейчас, как ему кажется, времени для встречи со мной у Андрея Александровича нет, и он советует мне позвонить ему самому, но не раньше, чем недели через две»
.
Описанные Симоновым события происходили в начале весны 1947 года. Их продолжение состоялось 13 мая того же года, когда в шесть часов вечера в кремлёвском кабинете Сталина собрались руководители Союза писателей СССР — известные всей стране литераторы Фадеев, Горбатов и Симонов. Последний опишет эту встречу так:
«Без пяти шесть мы собрались у него в приёмной в очень тёплый майский день, от накалённого солнцем окна в приёмной было даже жарко. Посередине приёмной стоял большой стол с разложенной на нём иностранной прессой — еженедельниками и газетами. Я так волновался, что пил воду.
В три или четыре минуты седьмого в приёмную вошёл Поскрёбышев и пригласил нас… Молотов и Жданов сели напротив, но не совсем напротив, а чуть поодаль, ближе к сидевшему во главе стола Сталину.
Все это, конечно, не столь существенно, но мне хочется запомнить эту встречу во всех подробностях.
Перед Ждановым лежала докладная красная папка, а перед Сталиным — тонкая папка, которую он сразу открыл. В ней лежали наши письма по писательским делам»
.
Обсуждались вопросы советской литературы, в частности о ставках и выплатах авторских гонораров. Сталин предложил подключить к решению этого вопроса Льва Мехлиса, возглавлявшего после войны Госконтроль, главный тогда орган финансового надзора. «Он всё же как-никак старый литератор», — пошутил в сталинском кабинете Жданов. Все присутствующие посмеялись… Отшутившись, Жданов предложил сократить раздутые штаты Союза писателей.
