И ещё одно соображение. Конечно, Жданов был человеком очень самоуверенным, но не настолько, чтобы играть в присутствии цвета советской музыки. Ведь в зале сидели выдающиеся музыканты! Рассказывают, что где-то, когда-то на каких-то вечеринках и сборищах Жданов действительно любил садиться за инструмент и играл вальсики. Под эти вальсики танцевали высокие лица. Но не более.
Итак, выступление Жданова было встречено единодушным шквалом аплодисментов. Передо мной, как я уже сказал, сидел Прокофьев, а впереди него — М.Ф. Шкирятов. Не помню, кто сидел слева от Прокофьева, но очень часто Прокофьев обращался туда и переговаривался с кем-то во время выступления Жданова. И так же часто оборачивался Шкирятов и пытался призвать к порядку Прокофьева. В конце концов Прокофьев не выдержал и вскипел:
— Кто вы такой, что делаете мне замечания!
В чём-то, видимо, ситуация была комическая, ибо Жданов прервал свою речь и стал смеяться.
Вы спрашиваете, кто такой Шкирятов? В то время вершитель судеб — председатель партийной контрольной комиссии… Так вот на вопрос Прокофьева Шкирятов ответил:
— А никто, я просто такой же человек, как и вы»
.
Показательно отсутствие чинопочитания и страха у советского композитора перед высокопоставленным чиновником. Отметим и даже некоторый пиетет одного из вершителей судеб ЦК, каким был Шкирятов, человек жестокий и жёсткий, перед популярным деятелем советской культуры. Запомним и реакцию Жданова на инцидент.
Дмитрий Шостакович брал слово на совещании дважды, разбирал недостатки оперы Мурадели, предлагал новые методы музыкальной пропаганды. Завершил своё выступление один из самых исполняемых композиторов мира, лауреат пяти сталинских премий так: «Критика, прозвучавшая по моему адресу, правильная, и я буду всячески стараться работать больше и лучше… Мне хотелось бы, как, думаю, и другим, получить экземпляр того выступления, которое сделал товарищ Жданов. Знакомство с этим замечательным документом может нам дать очень много в нашей работе»
.
Жданов лично занимался подготовкой книги по итогам январского собрания композиторов. Уже в марте 1948 года, очень быстро для техники того времени, из печати большим тиражом выйдет полная стенограмма под именем «Совещание деятелей советской музыки в ЦК ВКП(б)». Отдельной брошюрой будет издано выступление Жданова — так же как и его речь на «философском съезде», до самой смерти Сталина она будет переиздаваться тиражами в сотни тысяч экземпляров.
Последствия «банкротства» юбилейной оперы Мурадели не ограничились лишь «критикой и самокритикой» внутри музыкального сообщества. Опера была ещё и весьма дорогостоящим проектом, только прямые расходы Большого театра на её постановку превысили миллион рублей. Всего же потери государства, с учётом подготовительных мероприятий по постановке оперы в других театрах страны, приближались к двум миллионам тех рублей (почти 20 миллионов долларов в текущих ценах). Поэтому произошли изменения в руководстве этим сегментом музыкальной культуры, оформленные постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) «Об опере "Великая дружба" В. Мурадели». На самом деле постановлений было два. Первое, закрытое, для внутреннего пользования, было сугубо деловым, спокойным, как выразился сам Жданов, «академическим» документом. Его готовили работники УПА. Но для усиления воспитательного эффекта Андрей Жданов к публикации в «Правде» лично подготовил другой, более жёсткий текст, в который добавил целые абзацы музыкальной критики «сверху» с элементами политического характера:
«Особенно плохо обстоит дело в области симфонического и оперного творчества. Речь идёт о композиторах, придерживающихся формалистического, антинародного направления. Это направление нашло своё наиболее полное выражение в произведениях таких композиторов, как тт. Д. Шостакович, С. Прокофьев, А. Хачатурян, В. Шебалин, Г. Попов, Н. Мясковский и др., в творчестве которых особенно наглядно представлены формалистические извращения, антидемократические тенденции в музыке, чуждые советскому народу и его художественным вкусам. Характерными признаками такой музыки является отрицание основных принципов классической музыки, проповедь атональности, диссонанса и дисгармонии, являющихся якобы выражением "прогресса" и "новаторства" в развитии музыкальной формы, отказ от таких важнейших основ музыкального произведения, какой является мелодия, увлечение сумбурными, невропатическими сочетаниями, превращающими музыку в какофонию, в хаотическое нагромождение звуков. Эта музыка сильно отдаёт духом современной модернистской буржуазной музыки Европы и Америки, отображающей маразм буржуазной культуры, полное отрицание музыкального искусства, его тупик»
.
Примечательно, что современная музыкальная критика как раз относит произведения Шостаковича к музыке с элементами атональности
. То есть с указанными Ждановым фактами расхождений нет, есть лишь полярные взгляды и оценки.
Обратим внимание на ещё один момент ждановской критики музыкальной системы СССР. Он — и, видимо, не без оснований — обвинял музыкантов в шаблонном подходе к подготовке молодой смены: «Творчество многих воспитанников консерватории является слепым подражанием музыке Д. Шостаковича, С. Прокофьева и др.»
.
Предназначенный к публикации вариант постановления об опере Мурадели Жданов окончательно отредактировал уже вместе со Сталиным. Соратники в итоге несколько сгладили накал критики, убрали особенно острые выпады. Например, вычеркнули совсем уж тяжкое обвинение в отрыве «ряда деятелей советской музыки от жизни партии, Советского государства и советского народа»
.
В системе государственных органов театры и музыку курировал Комитет по делам искусств при Совете министров СССР. Его прежнего руководителя 43-летнего литературного критика Михаила Храпченко в начале февраля 1948 года по предложению Жданова сменил бывший директор Третьяковской галереи, тоже 43-летний Поликарп Лебедев. Сменилось и руководство Союза советских композиторов, генеральным секретарём союза назначили уже упоминавшегося Тихона Хренникова, тогда ещё совсем молодого 35-летнего композитора, автора ряда опер и музыки к популярным фильмам тех лет. Его заместителем и главным редактором журнала «Советская музыка», в соответствии со ждановскими кадровыми предпочтениями, стал недавний фронтовик Витольд Мариан Ковалёв, в 1941 году ушедший с учёбы в Московской консерватории в Московское народное ополчение. Критика и кадровые перестановки по той же ждановской традиции сопровождались и «бонусами» — главный музыкальный журнал СССР получил дополнительные средства и штаты, стал выходить чаще, а его гонорары и оклады сотрудников подняли до уровня центральных литературных журналов.
По всему СССР в музыкальных коллективах и училищах были организованы собрания с обсуждением выступления Жданова и других материалов январского совещания композиторов в Кремле. Верховная власть стремилась открыть пути для критики «музыкальных олигархов» и снизу.
Новый руководитель Комитета по делам искусств Поликарп Лебедев даже предложил Жданову, для пущего закрепления воспитательного эффекта, провести суд чести «над музыковедами-формалистами». К такому суду должны были привлекаться не композиторы, а именно музыкальные критики и именно за «низкопоклонство перед Западом». Вот что писал 12 марта 1948 года Лебедев в адресованной на имя Жданова докладной с проектом приказа «Об организации суда чести над музыковедами-формалистами»: «Музыкальный критик Шнеерсон пропагандировал на страницах советской печати современную упадочную американскую, английскую и французскую музыку, не критически восхваляя её (как пример, пропаганда Д. Гершвина)»
.
