Товарищ Жданов, человек при всей политической ангажированности с тонким пониманием предмета и музыкальным вкусом, не оценил такой административный восторг и проект «музыкального» суда чести отклонил, написав на докладной резолюцию: «Дело сомнительное»
.
Тихон Хренников так описал свою первую встречу со Ждановым уже в новом качестве главы Союза композиторов:
«Через некоторое время меня к себе пригласил Жданов.
— Ну, как дела? — спрашивает.
— Вы знаете, — отвечаю, — совершенно не знаю, что мне там делать…
— Самая главная ваша задача, — продолжал Жданов, — организовать сейчас как можно больше поездок. Композиторы должны общаться с жизнью, а не смотреть на свой собственный пуп.
Не ручаюсь за дословную точность пересказа всего разговора со Ждановым, но, признаюсь, довольно долго был в шоке по поводу его рассуждений о композиторах, которые "всё время смотрят на свой собственный пуп и не знают, что вокруг них происходит в жизни". Похоже, что это была главная мысль Жданова, он её много раз повторял. Естественно, что это мне крепко запомнилось, хотя такой бесцеремонный пассаж по поводу художника запомнится, даже если он и не повторен, а сказан однажды. Соответственно, и все советы Жданова исходили из главной мысли, а именно: композиторов нужно обратить лицом к жизни. Надо сказать, что при этом он ничего не говорил, как я должен себя вести, и уж во всяком случае, не требовал от меня какой-то жёсткой политики, жёсткой линии.
Во время нашего разговора вошёл А. Кузнецов, который был тогда секретарём ЦК (он прибыл из Ленинграда и потом был расстрелян). В тот момент готовилось какое-то постановление ЦК по поводу антирелигиозной пропаганды, и Кузнецов принёс его проект. Читая текст, Жданов остановился и произнёс:
— Нам нужно думать о лекторах.
И стал рассуждать, что они, как правило, очень плохие, а потому не могут ответить там на вопросы. По этому случаю Жданов рассказал эпизод с одним из лекторов ЦК. Явившись однажды в колхоз с лекцией и поясняя старикам и старухам, что Бога-де нет, этот лектор был посрамлён единственным заданным ему вопросом по поводу того, что если уж он всё знает, то как объяснить, что одна и та же трава, идущая в корм корове, лошади и козе, превращается в навоз разной формы и качества. Ответа собравшиеся не услышали, зато услышали назидательную реплику спрашивавшего:
— Ты в г… не разбираешься, а говоришь, что Бога нет. Рассказ об этой истории Жданов закончил словами о том,
что нужны профессиональные кадры, пропагандисты, знающие жизнь и могущие ответить на все вопросы»
.
Вообще Андрей Жданов достаточно скептически относился к пониманию госчиновниками новых послевоенных задач по развитию общества, тем более всех тонкостей философской или музыкальной дискуссии. Об этом, например, недвусмысленно свидетельствует сохранившаяся в семейном архиве Ждановых юмористическая пьеса «Министр и музыка», написанная Андреем Александровичем. Её коротенький текст стоит привести полностью:
«Министр и музыка
Сценка в 2 действиях
Действующие лица:
Министр — Алексенко.
Его жена.
Шепилов — Шепилов.
Действие происходит в Москве в феврале 1948 года.
Действие 1
Министр — в министерстве; Шепилов — в аппарате.
Министр (в телефонную трубку): Здравствуйте, товарищ Шепилов!
Шепилов: Здравствуйте, товарищ министр!
Министр: А я думал, думал и не удержался — решил позвонить в ЦК. Сегодня такой знаменательный день. Какое замечательное решение ЦК по музыке. Ну и ЦК у нас. В самую точку попал. Как будто в воду глядел. А я уже много лет всё думаю: почему до меня современная музыка не доходит, почему я на всех концертах сплю? Жена говорит, что это оттого, что я музыки не понимаю. Таскает по концертам и пилит. Нет, уж теперь я с ней поговорю по-другому. Спасибо ЦК, что открыл нам глаза. Большущее спасибо.
Шепилов (скромно): Мы очень рады, что решение ЦК всколыхнуло не только музыкантов, но и весь партийный советский актив. О нашем разговоре будет сообщено секретарям ЦК.
Министр (восторженно): Прошу вас. До свидания.
Шепилов: До свидания.
Действие 2
В зале консерватории во время концерта.
Жена министра: Послушай, Ваня, ты опять спишь на концерте. Как тебе не стыдно! Ведь на нас люди смотрят.
Министр (просыпаясь): Отстань! Брысь! Ты опять меня формалистикой угощаешь. Нет уж, теперь дудки, шалишь. Решение ЦК читала?
Жена: Читала.
Министр: Ну а если читала, не мешай. Теперь на нашей улице праздник. Разве это музыка? Это же сплошной диссонанс, режущие слух звукосочетания. Какофония! Ма-ма-разм! (Засыпает.)
Жена (в испуге шепчет): Ваня, Ваня, проснись! Ты спутал. Ведь это "Иван Сусанин", второй акт.
Министр (просыпается): Что? Кого? Сусанин — говоришь? Вот бы никогда не поверил. А я думал чёрт-те что, какой-то Хачатурян. Ну раз Сусанин это, конечно, особая статья. Ты бы так и сказала. Классика, она, брат своё возьмёт. Это не то, что извращённые вкусы эстетствующих гурманов ублажать — Глинка это не какой-нибудь Герострат. Одним словом — могучий жанр! (Храпит.)
Занавес».
* * *
Теперь сложно сказать, предназначалась ли эта насмешка над казённым пониманием искусства Сталину и коллегам по политбюро или была написана для себя в короткие часы отдыха от давящей груды государственных дел. Скорее — первое. Андрей Жданов был слишком дисциплинирован и осторожен, чтобы писать «в стол» нечто, что он не мог показать Сталину, которого, при всех нюансах отношений на заоблачных вершинах власти, искренне уважал и как полубога-вождя, и как просто старшего товарища, даже приятеля в отдельные моменты жизни. Жаль, мы уже не узнаем, как оценил этот юмор товарищ Сталин.
В начале 1948 года по стране прошла инспекция всей системы музыкального образования. Академической музыке в музучилищах и консерваториях в послевоенном СССР учились чуть более ста тысяч человек. Были изменены учебные планы — например, в консерваториях для теоретикокомпозиторских факультетов добавили отдельный курс истории философии и семинар по музыкальной критике, был значительно расширен курс истории русской музыки, увеличены часы изучения русского народного творчества, на всех факультетах введены курсы «Истории советской музыки» и «Музыки народов СССР».
Любопытно, какие недостатки обнаружили в Московской консерватории проверяющие из аппарата ЦК: «Творчество значительной части студентов-композиторов несёт отпечаток нездоровой атмосферы на композиторском факультете: отгороженность от жизни, замкнутость в кругу технических, формальных задач, абстрактность и схоластичность музыкального языка, крайний индивидуализм, при обострённом интересе к западноевропейской модернистической музыке и при явно выраженном пренебрежении к демократическим музыкальным средствам и жанрам… Ни директор консерватории Шебалин, ни тем более педагог Шостакович даже не пытались предотвратить эти вредные увлечения вверенной им молодёжи. Шебалин упорно добивался исключения политэкономии и философии из учебного плана композиторского отделения "как излишних для музыкантов", член парткома Д. Ойстрах постоянно выступает против обучения пианистов и скрипачей основам марксизма-ленинизма… Многие педагоги консерватории не ходят на собрания. Газет не читают, в политике не разбираются»
.
