Из рассказа Лазарева можно сделать следующий вывод. Кто-то (конечно, отнюдь не революционеры) тогда хотел, чтобы ответственность за устранение Столыпина взяли на себя эсеры, что сразу бы сняло все возможные подозрения. Кому же еще стрелять в премьера, как не представителю ПСР! Тогда всё было бы предельно просто и понятно… Очередной акт революционного терроризма со стороны социалистов-революционеров против «тирана» — никаких недоуменных вопросов ни у кого априори бы не возникло. Но с «привязкой» ПСР не сложилось, и поэтому неестественность произошедшего бросалась в глаза современникам.
Отметим, что ЦК ПСР (небезосновательно полагая, что может оказаться втянутым в крайне сомнительную историю) в октябре напечатал в своем официозе, газете «Знамя труда», следующее заявление с категорическим отрицанием какой-либо связи с Богровым: «Ввиду появившихся во всех почти русских газетах известий о причастности Партии Соц. — Рев. к делу Дм. Богрова, Центр. Комитет П. С.-Р. заявляет:
Ни Ц. К-т, ни какие-либо местные партийные организации не принимали никакого участия в деле Дм. Богрова.
Мы не знаем, кто такой Богров. По одной версии, он — раскаявшийся охранник, по другой — анархист, поступивший в охрану с революционными целями. Быть может, есть какая-либо третья, пока еще не обнаруженная, но соответствующая действительности? Неизвестно…
Допуская даже, что Богров анархист, решивший поступить на службу в охрану с революционными целями, мы всё же не имеем никаких данных для суждения о том, что привело его к такому решению. Легкомыслие? Недостаток моральной чуткости? Наклонность к авантюрам? Или, быть может, безрассудная уверенность, что при наличии царящей кругом апатии и разрухи человеку с революционным темпераментом остается лишь одно: действовать на свой личный страх и риск (прекрасное свидетельство, насколько эффективно Столыпин сумел загнать «бесов» революции в их темное подполье. — Авт.)? Опять-таки неизвестно…
Мы можем с уверенностью констатировать лишь два факта. Первое: Богров несомненно какою-то ценою — большою или малою, это существа дела не меняет — купил то исключительное доверие, которое оказала ему охрана и благодаря которому он сумел попасть на торжественный спектакль в Киеве. Второе: с момента выстрела в театре вплоть до петли на шее Богров держал себя с достоинством, благородно, геройски».
Струве написал по горячим следам в статье «Преступление и жертва», что «киевское событие свидетельствует лишь о вырождении террора и ни о нем более». По его мнению: «Из всех крупных политических убийств, когда-либо совершенных в России, оно есть самое случайное, наименее "органическое"». И если с тезисом о «неорганичности» террористического акта нельзя не согласиться, то с уверенностью Петра Бернгардовича, что убийство главы правительства свидетельствует исключительно о «вырождении террора», можно поспорить. Точнее, сам факт подобного явления окончательного разложения революционного терроризма (впрочем, как и всего тогдашнего российского общества) несомненно имел место, но в произошедшей трагедии он сыграл лишь подчиненную роль, будучи использован теми, кто мечтал о смерти председателя Совета министров.
Кому же настолько мешал Столыпин, что был избран вариант убийства? Многим… В том числе лично царю и Александре Федоровне, их ближайшему окружению в лице Дедюлина (скоропостижно скончавшегося в 1913 году) и Распутина (хотя лично друг друга они не переносили), влиятельным правым и ультраправым противникам столыпинского курса из Государственного совета.
Бывший председатель III Думы Гучков (имевший в 1911 году серьезнейшие источники негласной информации) уже в конце жизни в Париже рассказывал бывшему видному дипломату Николаю Александровичу Базили о своем видении тех событий: «Не знали, как отделаться от Столыпина. Просто брутально удалить не решались. Была мысль создать высокий пост на окраинах, думали о восстановлении наместничества Восточно-Сибирского (при дворе обсуждались также варианты наместничества на Кавказе и назначения послом в одну из европейских стран. — Авт.)… Вот эти люди, которые тоже недружелюбно относились к Столыпину… они нашли, что можно не мешать (многие характеризовали поведение охранки в Киеве именно таким образом. — Авт.). В это время в левых кругах создалась атмосфера какая-то покушений на Столыпина… Так как у меня были конкретные данные, я, несмотря на мое нерасположение к Курлову, эти сведения ему сообщил (не подстегнуло ли это Курлова, понявшего, что подготовка убийства Столыпина может раскрыться, к немедленным действиям? — Авт.).
Так как предвиделась поездка Столыпина в Киев, то я его предупредил об этом, и у меня определенно сложилось впечатление, что что-то готовится против Столыпина… я всё думал — сказать ему или не сказать, чтобы он остерегался… Я ему не сказал. У меня до сих пор сохранилось убеждение, что в этих кругах считали своевременным снять охрану Столыпина».
Обращает на себя внимание один аспект, в котором свидетельство лидера партии октябристов сходно с тем, что написала дочь Столыпина. И через много лет после крушения империи и династии они не захотели конкретизировать — какая именно информация находилась в их распоряжении. Думается, что причина подобного бросающегося в глаза умалчивания имеет единую мотивацию.
В эмиграции Гучков постоянно отбивался от обвинений правых кругов в том, что он являлся одним из основных виновников крушения империи Романовых, упорно подчеркивал свои монархические убеждения, и поэтому ему вряд ли хотелось выдвигать прямые обвинения против погибшего мученической смертью императора.
Конечно, это не может служить основанием для подозрений лично против Николая II. Всё, что известно о его характере, ни в коей мере не дает возможность подозревать в нем верховного руководителя заговора против собственного премьера. Но ряд высших должностных лиц империи, которые были напрямую заинтересованы в устранении Столыпина, прекрасно знали реальное отношение государя к главе правительства и, возможно, считали, что фактически исполняют его невысказанное пожелание. При этом они могли с большой долей уверенности предполагать, что даже в критической ситуации самодержец не даст привлечь их к ответственности.
А ненависть с их стороны была настолько велика, что Фредерике и Дедюлин демонстративно пытались унизить главу правительства. В Киеве премьер не получил положенного ему придворного экипажа, его постоянно не включали в число сопровождающих Николая II, не пригласили в царскую ложу на ипподроме, в которой собрались все высшие сановники. Обращение с ним ближайшего окружения царя произвело на Столыпина настолько гнетущее впечатление, что он так ответил на вопрос Коковцова о причинах «сумрачности»: «…у меня сложилось за вчерашний день впечатление, что мы с вами здесь совершенно лишние люди, и всё обошлось бы прекрасно и без нас».
Приехав в Киев, Столыпин был уверен, что ему недолго осталось возглавлять правительство. Противоречия с царем зашли настолько далеко, что премьер собирался подать в отставку. А один из ближайших сподвижников премьера — главноуправляющий земледелием и землеустройством Александр Васильевич Кривошеин — считал отставку делом окончательно решенным. По его словам, для устранения председателя Совета министров только искали «формы и поводы для… перемещения на невлиятельный пост».
