И это было отнюдь не проявлением слабости. При необходимости Столыпин проявлял крайнюю жесткость, не обращая внимания на газетную истерику, или на то, какое впечатление это произведет в обществе. Например, характерны его действия, описанные министру внутренних дел в телеграмме от 16 октября 1906 года: «Сегодня [в] загородной роще близ товарной станции собралась толпа рабочих и интеллигентов до трех тысяч человек, между которыми вооруженные ружьями, револьверами, кольями и кистенями. Решено было двинуться на город для вооруженной демонстрации и [с] песнями революционного содержания. Произведен выстрел по направлению приближавшегося железнодорожного жандарма. Были еще выстрелы [в] воздух. Все пути [в] город заграждены были заблаговременно размещенными [в] нескольких пунктах войсками. Увидя войска, демонстранты решили отложить демонстрацию на завтра. Сегодня вечером прибыли из Пензы два батальона, завтра у меня достаточно силы, чтобы дать охрану всем фабрикам и заводам, желающим начать работу. Депутация городских и земских гласных обратилась ко мне с просьбой не прибегать к силе, считая демонстрацию безвредной. Ответил, что приму самые крайние меры, но никакого шествия и демонстрации не допущу».
Столыпин знал, что если не будет применять силу (что, в свою очередь, влекло за собой неизбежные жертвы), тогда прольется гораздо больше крови, в том числе ни в чем не повинных мирных обывателей. И здесь ему очень помогала глубокая вера, благодаря которой он сумел перенести самые тяжелые испытания. У Петра Аркадьевича были все основания написать следующие, проникнутые православным духом, строки: «Я совершенно спокоен, уповаю на Бога, который нас никогда не оставлял. Я думаю, что проливаемая кровь не падет на меня».
А пролить крови Столыпину пришлось еще немало… 26 апреля 1906 года он, совершенно неожиданно для всех, становится министром внутренних дел Российской империи.
Глава пятая
«ЖРЕБИЙ БРОШЕН…»
Прямой путь безжалостен, как сама логика!
П. А. Столыпин
Назначение состоялось следующим образом. 25 апреля 1906 года вместе с председателем Совета министров Иваном Логгиновичем Горемыкиным Петр Аркадьевич Столыпин находился на царской аудиенции, в ходе которой рассказал о подавлении беспорядков в губернии. На следующий день Столыпина вызвали к императору, и ему было предложено занять пост министра внутренних дел. Совершенно не ожидавший подобного предложения, он попытался отказаться, но Николай II просто приказал (ниже приведены подробности разговора в изложении самого Столыпина). Разумеется, после этого Петр Аркадьевич возражать не мог.
Свое назначение он принял с чувством, близким к обреченности, видя, в каком катастрофическом состоянии находится страна, и не веря, что в человеческих силах что-либо изменить. Единственная надежда Столыпина была на Бога, о чем новоназначенный министр внутренних дел не стеснялся говорить прямо. Непосредственно 26 апреля он писал не только о надежде исключительно на Божью помощь, но и о том, что планирует пробыть министром не более трех-четырех месяцев (что вновь опровергает обвинения недоброжелателей в том, что Столыпин был, прежде всего, честолюбивым карьеристом): «Я министр внутренних дел в стране окровавленной, потрясенной, представляющей из себя шестую часть шара, и это в одну из самых трудных исторических минут, повторяющихся раз в тысячу лет. Человеческих сил тут мало, нужна глубокая вера в Бога, крепкая надежда на то, что он поддержит, вразумит меня. Господи, помоги мне. Я чувствую, что он не оставляет меня, чувствую по тому спокойствию, которое меня не покидает…
Я задаюсь одним — пробыть министром 3–4 месяца, выдержать предстоящий шок, поставить в какую-нибудь возможность работу совместную с народными представителями и этим оказать услугу родине. Вот как прошло дело — вчера получаю приказание в 6 ч[ас]. вечера явиться в Царское. Поехал экстренным поездом с Горемыкиным. Государь принял сначала Горемыкина, потом позвали меня. Я откровенно и прямо высказал Государю все мои опасения, сказал ему, что задача непосильна, что взять накануне Думы губернатора из Саратова и противопоставить его сплоченной и организованной оппозиции в Думе — значит обречь министерство на неуспех. Говорил ему о том, что нужен человек, имеющий на Думу влияние и в Думе авторитет и который сумел бы несокрушимо сохранить порядок. Государь возразил мне, что не хочет министра из случайного думского большинства, всё сказанное мною обдумал уже со всех сторон. Я спросил его, думал ли он о том, что одно мое имя может вызвать бурю в Думе, он ответил, что и это приходило ему в голову. Я изложил тогда ему мою программу, сказал, что говорю в присутствии Горемыкина как премьера, и спросил, одобряется ли всё мною предложенное, на что, после нескольких дополнительных вопросов, получил утвердительный ответ.
В конце беседы я сказал Государю, что умоляю избавить меня от ужаса нового положения, что я ему исповедовался и открыл всю мою душу, пойду только, если он, как Государь, прикажет мне, так как обязан и жизнь отдать ему и жду его приговора. Он с секунду промолчал и сказал: "Приказываю Вам, делаю это вполне сознательно, знаю, что это самоотвержение, благословляю Вас — это на пользу России". Говоря это, он обеими руками взял мою и горячо пожал. Я сказал: "Повинуюсь Вам", — и поцеловал руку Царя. У него, у Горемыкина, да, вероятно, у меня были слезы на глазах. Жребий брошен, сумею ли я, помогут ли обстоятельства, покажет будущее. Но вся душа страшно настроена, обозлена Основными законами, изданными помимо Думы, до сформирования кабинета, и будут крупные скандалы».
В мемуаристике и позднейших исторических исследованиях назначение Столыпина вызвало много споров о том, кто именно способствовал его назначению, и при этом назывались разные фамилии высших сановников. Думается, что ответ здесь лежит на поверхности — царь уже ранее достаточно хорошо знал Петра Аркадьевича. Этой же точки зрения придерживался и его брат — известный журналист Аркадий Столыпин, написавший в своих воспоминаниях, что самодержец действовал «по своему личному почину». Николаю II не особенно были нужны чьи-то дополнительные рекомендации, он высоко оценивал столыпинскую энергию и личную храбрость Петра Аркадьевича при подавлении революционных выступлений в «трудной» Саратовской и в соседней Самарской губерниях. Показательно, что незадолго до назначения, в январе 1906 года, царь послал Столыпину письменную благодарность (что являлось высшей формой выражения монаршего благоволения): «Осведомившись через Министра Вн. Дел о проявленной вами примерной распорядительности, выразившейся в посылке по личной инициативе отряда войск для подавления беспорядков в пределах Новоузенского уезда Самарской губернии, и издавна ценя вашу верную службу, объявляю вам мою сердечную благодарность».
Так что спрашивается, нужна ли была после подобной монаршей благодарности Столыпину рекомендация обер-прокурора Синода князя Александра Дмитриевича Оболенского, как, например, утверждал первый биограф Петра Аркадьевича (его книга «П. А. Столыпин: Очерк жизни и деятельности» вышла уже в 1912 году) кадетский публицист Александр Соломонович Изгоев? Не более убедительны и другие построения, приписывающие лоббирование назначения Столыпина управляющему Кабинетом Его Величества князю Николаю Дмитриевичу Оболенскому или даже шурину Столыпина Дмитрию Борисовичу Нейдгардту. Последний к этому времени был смещен с должности одесского градоначальника за бездействие власти во время еврейского погрома в Одессе в октябре 1905 года (это очень ярко показывает «правдоподобность» утверждений, что погромы организовывались «по приказу из Петербурга»).
