Всё это послужило основанием в обнародованном с одобрения Вашего Величества правительственном сообщении объявить, что коренное решение еврейского вопроса является делом народной совести и будет разрешено Думой, до созыва которой будут отменены не оправдываемые обстоятельствами времени наиболее стеснительные ограничения.
Затем еврейский вопрос был предметом обсуждения Совета министров, журнал которого и был представлен Вашему Величеству, что, несмотря на полное соблюдение тайны, проникло, конечно, в прессу и в общество, ввиду участия многих лиц в составлении и печатании этой работы.
Теперь для общества и еврейства вопрос будет стоять так: Совет единогласно высказался за отмену некоторых ограничений, но Государь пожелал сохранить их.
Ваше Величество, мы не имеем права ставить Вас в такое положение и прятаться за Вас.
Это тем более неправильно, что Вы, Ваше Величество, сами указывали на неприменимость к жизни многих из действующих законов и не желаете лишь в порядке спешности и чрезвычайности даровать от себя что-либо евреям до Думы.
Моя всеподданнейшая просьба поэтому такова: положите, Государь, на нашем журнале резолюцию приблизительно такого содержания: "Не встречая по существу возражений против разрешения поднятого Советом министров вопроса, нахожу необходимым провести его общим законодательным порядком, а не на основании 87 статьи законов Основных, так как 1) вопрос этот крайне сложен, 2) не представляется, особенно в подробностях, бесспорным и 3) не столь спешен, чтобы требовать немедленного разрешения за два месяца до созыва Государственной думы".
При таком обороте дела и министерство в глазах общества не будет казаться окончательно лишенным доверия Вашего Величества, а в настоящее время Вам, Государь, нужно правительство сильное.
Затем, если бы Вашему Величеству было угодно, можно было бы резолютивную часть журнала переделать и, не настаивая на 87 статье, испрашивать разрешения Вашего Величества, внести ли вопрос в Думу или разрешить его в порядке чрезвычайном.
Простите мне, Ваше Величество, но я знаю, чувствую, что вопрос этот громадной важности».
Впрочем, провал инициативы Столыпина по снятию ограничительных мер против еврейского населения был не единичным случаем, а характерным симптомом. Чем более отдалялось время террора и колебания устоев империи, чем стабильнее становилась внутриполитическая обстановка, тем меньше сильный глава правительства был нужен императору (не говоря уже о его ближайшем окружении), правым, даже некогда лояльные октябристы по многим вопросам начали переходить в оппозицию к премьеру. В Государственной думе (и еще в большей мере в Государственном совете, где антистолыпинскую группу возглавил Дурново) после успокоения страны всё более нарастали антипремьерские настроения.
Проведение второстепенного законопроекта о выборах в Государственный совет от западных земств чуть было не привело к отставке кабинета Столыпина. Впрочем, блокирование данного законопроекта было специально организовано правыми в Государственном совете, чтобы нанести смертельный удар премьеру, о чем прямо писал информированный октябристский рупор — газета «Россия».
Сразу же после отклонения правительственного законопроекта правым большинством Государственного совета Столыпин 5 марта 1911 года подал в отставку, но после долгих колебаний император 10 марта отклонил ее и разрешил премьеру прибегнуть к чрезвычайно указному законотворчеству, распустив палаты на трехдневный срок. Формально председатель Совета министров победил, но это была для него пиррова победа, продемонстрировавшая невозможность дальнейшего взаимодействия с Государственным советом без принятия чрезвычайных мер.
И Столыпин нисколько не обманывался относительно своего будущего на посту главы правительства, что легко читается в его письме Николаю II от 1 мая 1911 года: «Вы изволили обратиться к моей совести, и я мучительно в эти дни передумал поставленный мне вопрос.
С одной стороны — упрек, который мне ставят некоторые, что я поддался личному чувству, чувству гнева, а главное — сомнение, что я непрошеною мерою мог поставить Ваше Величество в положение, неудобное по отношению к лицу, сослужившему Вам и России в 1905 году большую службу.
С другой стороны — государственная необходимость, спокойное течение государственных дел!
Начну с последнего. Когда Ваше Величество повелели мне остаться на моем посту, передо мною во весь рост встал вопрос о непреодолимом препятствии на моем пути, в виде стены, которую я не могу сдвинуть с места. Я разумею искусственную обструкцию, создаваемую мне в Государственном совете. Неутомимая деятельность П. Н. Дурново в этом направлении продолжится, несомненно, и впредь, что доказывается только что появившимся в печати памфлетом против правительства, вдохновленным, по общему отзыву, им.
Всё это будет неистощимым источником для постоянного обеспокоения Вашего Величества, так как дела будут задерживаться в учреждении, которое, по природе своей, не должно этого делать.
Кроме этих двух сторон дела, есть еще третья — внешняя.
По моим сведениям, П. Н. Дурново уезжает завтра, в понедельник за границу Через 2–3 недели сессия Государственного совета заканчивается. Следовательно, оказываемая ему милость не будет иметь реальных последствий. Мера будет понята поэтому лишь как демонстрация, доказательство какого-то нового поворота в политике. При разгоряченности, нервности и Думы, и Государственного совета это поведет лишь к новым осложнениям и неприятностям, к колебаниям и по вопросу об окончательном принятии закона, проведенного по статье 87-й.
Поэтому, раз Ваше Величество изволили так милостиво дозволить мне высказать свое мнение не по намерению дела, а по летучей мысли, которая лишь промелькнула в голове Вашего Величества, я, чувствуя, с одной стороны, государственную свою ответственность перед Вами, Государь, а, с другой стороны, страшась заграждать от кого бы то ни было, хотя и политического противника, источник милости царской, осмеливаюсь высказать свое глубокое убеждение в том, что самое мудрое решение было бы отложить вопрос о милости до того времени, когда он естественно возникнет — при возобновлении занятий законодательных учреждений».
Симптоматичной стало также появление резко антистолыпинской статьи «Кто у власти?» ведущего публициста правого «Нового времени» (единственной газеты, которую ежедневно читал Николай II) Меньшикова, всегда очень чутко улавливавшего настроения верхов. По словам Михаила Осиповича, «слишком очевидна неуспешность нашей государственной работы». И виновный в «неуспешности» был назван «Новым временем» прямо: «Может быть, это отчасти вина неопытного возницы в лице молодого нашего премьер-министра?.. Правительство наше, несомненно, видит расстройство государственных дел, видит его и Г. дума. Но и кабинет, и парламент одинаково слабы, чтобы как-нибудь выбраться из прискорбного положения». В своей следующей статье Меньшиков еще более откровенно отрабатывал антипремьерский заказ сверху, дойдя до фактического утверждения, что Столыпин не имеет никакого отношения к подавлению революционных беспорядков: «Мы все ждем появления больших людей, очень больших, великих. Если данная знаменитость получила величие в аванс и вовремя не погасила его, общество этого не прощает… Годы идут, но большого дела что-то не видно… Удача преследовала г. Столыпина и дальше (Меньшиков имеет в виду назначение главой правительства. — Авт.). Трагедия нашей революции прошла над самой его головой, но он вышел благополучно из катастрофы. Он унаследовал, правда, уже разгромленный бунт, но имел счастье дождаться заметного "успокоения"… увы, маятник остановился лишь на одну секунду, и, кажется, мы снова… начинаем катиться влево. Вот тут-то удача как будто и оставляет своего любимца».
