Конечно, Столыпина нисколько не задевала подобная откровенно лживая критика (по свидетельству газеты «Петербургский листок»: «Не секрет, что Столыпин лично не реагировал на нападки печати. Оппозиционная печать ни при одном министре внутренних дел не смела так свободно рассуждать о самом министре, как при Столыпине»), но ее появление в официозной печати было более чем симптоматично.
Большинство членов III Думы и Государственного совета, просто информированные наблюдатели были уверены, что устранение Столыпина от власти всё более становится вопросом ближайшего времени… Понятно было, что ни на какие компромиссы с противниками своей политики реформ премьер не пойдет — это было для него с моральной точки зрения совершенно неприемлемо (что, конечно, ничего общего с догматизмом не имеет). Данный аспект характера Столыпина точно очертил министр торговли и промышленности его кабинета Сергей Иванович Тимашев: «…особенность его характера составляло соединение двух обыкновенно взаимоисключающих качеств — чарующей мягкости в отношении к людям (кроме тех, кто становился ему поперек пути) с необычайно твердой, железной волей и редкой неустрашимостью. Этот человек действительно не боялся ничего, не боялся ни за свое положение, ни даже за свою жизнь. Он делал то, что находил полезным, совершенно не считаясь с тем, как отнесутся к его действиям люди, имевшие большое влияние в высших сферах. В случае давления свыше у него всегда была простая дилемма: или переубедить, или оставить свой пост, но никогда никаких компромиссов.
Быть может, в своей настойчивости он шел даже несколько далеко. Прежде чем принять решение, он охотно советовался и выслушивал чужие мнения. Но раз решение было принято, он не отступал от него, хотя бы явились новые аргументы или возникли не предусмотренные ранее обстоятельства. Отмеченный "недостаток" был следствием целостности и благородства его натуры».
Следует также учесть, что к этому времени всё более значимым в правящих сферах стал распутинский фактор, оказывая влияние в том числе и на положение Столыпина. По свидетельству великого князя Александра Михайловича: «Придворные круги были во власти двух противоречивых в своей сущности комплексов: зависти к успешной государственной деятельности Столыпина и ненависти к быстро растущему влиянию Распутина. Столыпину полный творческих сил, был гениальным человеком, задушившим анархию. Распутин являлся орудием в руках международных авантюристов. Рано или поздно государь должен был решить, даст ли он возможность Столыпину осуществить задуманные им реформы или же позволит распутинской клике назначать министров».
Не менее интересно и мнение Крыжановского, также считавшего, что «звезда Столыпина клонилась к закату», и, к тому же, свидетельствующего, что здоровье премьера было полностью подорвано нечеловеческим напряжением государственной работы: «Пять лет тяжелого труда подорвали его здоровье и под цветущей, казалось, внешностью он в физическом отношении был уже почти развалиной. Ослабление сердца и Брайтова болезнь (тяжелое почечное заболевание. — Авт.), быстро развиваясь, делали свое губительное дело, и, если не дни, то годы его были сочтены. Он тщательно скрывал свое состояние от семьи, но сам не сомневался в близости конца.
С другой стороны, и положение его к тому времени пошатнулось. Смута затихла, а с успокоением ослабевало и то напряжение общественного чувства, которое давало опору Столыпину. Политика его создала немало врагов, а попытка затронуть особое положение дворянства в местном управлении, которую он, правда, не решался довести до конца, подняла против него и такие слои, которые имели большое влияние у Престола; приближенные Государя открыто его осуждали. Давление, которое Столыпин производил на Государя в дни, когда решался вопрос об его отставке в связи с провалом в Государственном совете закона о земстве в Западных губерниях, не могло не оставить осадка горечи и обиды в душе Государя. Повышенная же настойчивость, которую он привык проявлять в отношении к Верховной Власти, укрепляла это настроение…
Предстояло медленное физическое угасание, потеря сил и способности работать, а весьма возможно, и утрата власти и горечь падения. Соперники — и какие соперники! — начинали уже поднимать головы из разных углов. Предстояло увидеть, как другой человек сядет на место, которое он привык считать своим, и другая рука, быть может, рука ничтожного человека, одним презрительным движением смахнет всё то, что он считал делом своей жизни. Для такого самолюбивого человека, как Столыпин, эта мысль была хуже смерти. И потому смерть принесла ему избавление».
Глава седьмая
«ДЛЯ МЕНЯ ТЫ И ДЕТИ ВСЁ…»
…кроме тебя и вне тебя для меня ничего нет и весь мой мир в тебе.
Из письма П. А. Столыпина жене. (6 июня 1904 года)
Отдававший всего себя без остатка государственному служению, Столыпин одновременно был любящим мужем и нежным отцом, что отмечалось абсолютно всеми близкими друзьями, которые имели возможность наблюдать его семейную жизнь.
Любовь к своей жене Ольге Борисовне Нейдгардт (после замужества взявшей фамилию мужа) он пронес через всю жизнь. Эта любовь стала для него спасательным кругом в самые тяжелые дни, когда, казалось, вокруг уже нет ничего, кроме тьмы отчаяния и безысходности.
Следует сказать несколько слов о происхождении Ольги Борисовны. Как и у Столыпина, ее предки принадлежали к древним дворянским родам, многие представители которых сыграли выдающуюся роль в отечественной истории.
Отец жены Столыпина — обер-гофмейстер Борис Александрович Нейдгардт (1819–1900) происходил из австрийского дворянского рода. Его предок Николай Андреевич Нейдгардт приехал в Россию в самом конце XVII века и, после поступления на военную службу, дослужился до полковника. Среди видных представителей рода Нейдгардтов (принявших православие в начале XIX века и окончательно обрусевших) были видные военачальники и государственные деятели.
Расскажем хотя бы коротко о некоторых из них. Это позволит лучше понять ту систему морально-нравственных ценностей, в которой воспитывалась и которую исповедовала всю дальнейшую жизнь будущая фрейлина императрицы Марии Федоровны. Систему ценностей верховенства долга и чести, аналогичную той, которая была стержнем мировосприятия Столыпина.
Генерал от инфантерии Александр Иванович Нейдгардт (1784–1845) заслужено стоит в ряду наиболее прославленных российских полководцев, внесших огромный вклад в дело защиты империи. Герой Отечественной войны, тяжело раненный в сражении под Клястицами, он, несмотря на полученное сквозное ранение груди, сражался на Березине, при Лютцене, Бауцене, Дрездене, Кульме, в Битве народов под Лейпцигом, участвовал во взятии приступом Гогхейма.
Будучи назначенным по личному желанию императора Александра I начальником штаба Гвардейского корпуса генерал сыграл одну из ключевых ролей в подавлении мятежа декабристов, успех которого привел бы к распаду империи и последующему массовому террору последователей французских любителей гильотин.
Нейдгардт первый сообщил новому императору о начавшемся мятеже и тут же предложил конкретные меры, необходимые для победы над мятежниками. Вот слова, сказанные тогда генерал-майором Николаю I: «Ваше Величество! Московский полк в полном восстании; Шеншин и Фредерике тяжело ранены, и мятежники идут к Сенату; я едва их обогнал, чтобы донести вам об этом. Прикажите, пожалуйста, двинуться против них первому батальону Преображенского полка и Конной гвардии!»
