Можно было бы заподозрить Кулябко в желании преувеличить ценность агента, чтобы этим оправдать свою необъяснимую доверчивость к Богрову перед выстрелами в театре, но его слова полностью подтверждаются сохранившимися агентурными донесениями «Аленского» и результатами произведенных на их основе «ликвидации».
Нельзя согласиться с позднейшей оценкой Департамента полиции, который в ходе расследования убийства Столыпина в «Справке о сотруднике Киевского охранного отделения Аленском» утверждал, что: «Из обозрения сводок агентурных сведений, поступавших из Киевского охранного отделения, усматривается, что сколько-нибудь серьезных сведений Аленский по анархистам-коммунистам не давал». Причина такой оценки очевидна — Департамент «добивал» Кулябко, стремясь сделать его ответственным за всё произошедшее «стрелочником».
Между тем, даже если не считать упомянутые Кулябко ликвидации, нанесшие серьезный удар по террористическим планам эсеров-максималистов и анархо-коммунистов, несомненной крупной заслугой «Аленского» стало предотвращение покушения на Николая II в 1909 году (дело велось в тесном контакте с Департаментом полиции, и результат его получил высокую оценку руководства МВД).
Чтобы понять значимость и точность сведений сообщенных Богровым о готовившемся цареубийстве, процитируем отрывки из его агентурных сообщений по этому делу: «Сегодня в Киев из Севастополя приехала Мержеевская и остановилась в доме № 5 по Трехсвятительской улице. Мержеевская рассказала, что отколовшаяся от Центрального комитета группа соц. — рев. командировала из Парижа в Севастополь отряд для совершения террористического акта против государя в день прибытия его в Севастополь. В состав этого отряда вошла будто бы и Мержеевская, которая должна была находиться в числе публики с букетом цветов со вложенной внутри него бомбой, предназначенной для метания во время высочайшего проезда. По ее словам, всё было подготовлено вполне, но Мержеевская, прибывшая из Парижа в Россию через Александров, опоздала в Варшаве на поезд, не попав, благодаря этому, своевременно в Севастополь, почему упомянутый террористический акт не состоялся и был отложен… Мержеевская переехала с квартиры Трахтенберга в гостиницу "Гранд-Отель", где прописалась по национальному паспорту на имя швейцарской гражданки Елены Люкиенс… Приметы Мерже-евской: лет 27–28, волосы беловато-седые, худенькая, среднего роста, прическа с пробором посредине, волосы стриженые, производит впечатление крайне нервной, экзальтированной женщины».
Все дела о планах покушения на императора находились под непосредственным контролем Департамента полиции, и в условиях тщательной проверки агентурной информации каким-либо образом дезинформировать охранку было практически невозможно. Всё сообщенное «Аленским» полностью подтвердилось, и Мержеевская была арестована, что, возможно, спасло жизнь Николаю II.
Уже после убийства Столыпина ряд видных охранников пытались принизить значение дела Мержеевской на том основании, что психиатрическая экспертиза признала ее душевнобольной. Кроме того очевидного возражения, что готовая на террор женщина вряд ли может находиться в другом состоянии, пример известной террористки Татьяны Леонтьевой доказывает, насколько могут быть опасны душевнобольные с манией политического убийства.
Дочь якутского вице-губернатора готовила чрезвычайно похожее покушение — воспользовавшись имевшимся у нее доступом во дворец, она собиралась во время благотворительного бала застрелить императора из револьвера, спрятанного в букете цветов. После ареста и пребывания в Шлиссельбургской крепости Леонтьева была освобождена в связи с диагностированным психическим заболеванием. Чрезмерная гуманность российских властей имела тяжелые последствия — уехавшая в Швейцарию террористка застрелила французского гражданина, ошибочно приняв его за бывшего российского министра внутренних дел Дурново.
В 1910 году Богров ради юридической карьеры переезжает в Петербург. Подчеркнем — переезжает именно из-за карьерных соображений, а не потому, что хотел порвать с охранкой или ощутил к себе недоверие со стороны товарищей по революционной деятельности. Об этом он исчерпывающе написал одному из своих друзей: «Думаю заниматься уголовными делами… Интерес у меня именно к криминалистической деятельности громадный. В последнее время я ежедневно по несколько часов высиживаю в суде в качестве свидетеля».
Начальник Киевского охранного отделения ни в коей мере переезду не препятствовал, и на этом связь Богрова с охранкой могла бы прерваться навсегда. Кулябко даже и не поднимал вопрос о том, что «Аленский» должен продолжить сотрудничество со столичным охранным отделением. Богров сам написал бывшему руководителю в Киев письмо с просьбой сообщить, кому в Петербурге можно передавать имеющуюся у него информацию, и получил ответ, что он может обратиться к полковнику фон Коттену. Понятно, что одновременно последний был предупрежден Кулябко о том, что к нему обратится «Аленский».
О дальнейшей работе Богрова в Петербурге начальник Петербургского охранного отделения сообщил позднее следующее: «Два или три дня спустя ко мне позвонил по телефону неизвестный господин и назвался Оленским (фон Коттен неточно помнил агентурный псевдоним Богрова. — Авт.)… Он сообщил, что уже несколько лет работает в Киевском охранном отделении, причем сначала работал по социалистам-революционерам, а затем перешел к анархистам. После одной из ликвидации, произведенных Киевским охранным отделением на основании данных им сведений, положение его несколько пошатнулось, ввиду чего он временно отошел от работы. Последнее время ему удалось рассеять все возникшие против него подозрения, и он находит вполне возможным возобновить свою работу. Переезд свой в Петербург он объяснил тем, что он недавно кончил университет и имеет в виду приписаться в сословие присяжных поверенных, в качестве помощника у присяжного поверенного Кальмановича. При дальнейшем разговоре выяснилось, что никаких явок в Петербург он не имеет, но что рассчитывает приобрести таковые либо среди социалистов-революционеров, либо же, на что он более рассчитывал, среди анархистов, путем сношений со своими заграничными товарищами, из числа коих он назвал нескольких видных представителей анархизма, как, например, Иуду Гросмана и других.
Спустя несколько дней у меня состоялось второе свидание с Богровым… На этом свидании Богров, которому мною был дан псевдоним Надеждин, сообщил, что, насколько ему удалось выяснить, активных анархистов в Петербурге не имеется, что вполне совпадало с имевшимися в отделении сведениями. Что же касается социалистов-революционеров, то Богров с уверенностью заявил, что ему удастся завязать с ними сношения как через Кальмановича, так равно через присяжного поверенного Мандельштама. В подтверждение своих слов он рассказал, что на днях Кальманович получил из-за границы какое-то письмо, привезенное недавно вернувшейся из-за границы еврейкой, по фамилии Паризи — родственницей Богрова. Этому письму Кальманович придавал какое-то исключительное значение и дал его Богрову с просьбой лично передать известному социалисту-революционеру Егору Егоровичу Лазареву (запомним эту фамилию. — Авт.), проживавшему в то время в Петербурге легально и служившему в конторе "Вестник знания". Письмо это Богров показывал мне и подполковнику Еленскому в подлиннике; оно заключало в себе 2–3 строчки совершенно безразличного, возможно, что условного, содержания.
