«Вы можете предложить мне другой флаг, кроме красного», — говорил на казачьем Круге Краснов, но ведь это его рассказ под удивительным для царского генерала названием «Мы пойдем впереди с красными флагами» читал Михаил в «Ниве» летом 17-го, когда еще шла война с немцами! Так говорил герой рассказа, молодой офицер-патриот: «Мы пойдем впереди с красными флагами, и солдаты пойдут за нами!» Что ж, угадал генерал, только несколько ошибся во времени. Тогда не пошли, а теперь, наверное, настало время!
— …Шолохов, мать твою! — оборвал его мысли голос старшого. — Тебе что здесь, читальня? А ну неси инструмент!
Михаил, так и не перекурив, окоченевшими пальцами сунул листочки за пазуху и побежал, путаясь в длинной шинели, к телеге с инструментом…
Ни в институт, ни на рабфак он поступить не сумел из-за «происхождения», судимости и отсутствия «пролетарского стажа». Уезжать домой несолоно хлебавши было стыдно, да и опасно — что-то еще придумает раздосадованный неудачей Резник? Попробовал устроиться на работу. В Бирже труда на Большой Бронной, очередь в которую надо было занимать с ночи, у него, одетого в шинель и кубанку, спросили: «Ваша профессия?» — «Продовольственный инспектор». — «Это что же такое?» — удивилась дама в окошечке с подкрашенными сердечком губами. «Это такая профессия, чтобы у голодных крестьян хлеб для вас, городских, отнимать», — зло подумал иззябший в очереди Михаил, а вслух сказал: «Специалист по сбору продналога на селе». «Значит, вы и «фином» можете быть?» — оживилась дама. «Да нет, — растерялся Михаил, — как я могу быть финном? Я русский, казак с Дона, их языка не знаю». Регистраторша залилась смехом: «Да нет же, вы не поняли! Я имею в виду — финансовым инспектором?» Михаил вновь, как и в 14-м году, испытал замешательство и конфуз перед насмешливой манерой москвичей. Ему бы, учитывая промелькнувшую в глазах у дамы заинтересованность, сказать: «Да, конечно, могу» и получить хотя бы на месяц, пока не обнаружится обман, работу, а он со своим донским простодушием сказал: «Не знаю, может быть, и сумею. Вообще-то на курсах нас не учили собирать налоги в городе». После этого регистраторша потеряла к нему интерес и предложила место чернорабочего в артели каменщиков.
Жил Михаил, как и в 14-м году, на Плющихе, в Долгом переулке, у давнего друга отца, бывшего коллежского советника Александра Павловича Ермолова, учителя пения в гимназии Шелапутина. Александр Павлович, узнав, что попытки Михаила поступить учиться закончились ничем, стал расспрашивать, чем он вообще интересуется. Михаил рассказал про Каргинский театр, про увлечение литературой. «А что, — задумчиво сказал Александр Павлович, — может быть, тебе надо попробовать себя на поприще литературы? Это, пожалуй, одна из немногих областей, где способности по-прежнему важнее происхождения. Своих писателей у большевиков пока мало, они разрешают печататься и небольшевикам. Сейчас снова журналы открылись, кружки. Сходи, позанимайся — а вдруг получится?»
Михаил послушался совета. Еще раньше, в коридорах рабфака, он познакомился и быстро подружился с крестьянским писателем Василием Кудашовым — подслеповатым, долговязым, рано начавшим лысеть парнем. Кудашов был родом из тех же мест, что и предки Шолохова по отцу — из Рязанской губернии. Он состоял в литературном объединении «Молодая гвардия». Михаил спросил у Василия, нельзя ли и ему записаться туда. Кудашов сказал: «Можно, но требуется рекомендация», — и тут же написал ее.
Располагалось литобъединение в Доме печати на Воздвиженке, недалеко от здания ЦК. Явившись туда, Михаил предусмотрительно представился секретарю как комсомолец, продкомиссар с Дона. «А что вы, товарищ, пишете?» — уважительно спросили его, прочитав кудашовскую рекомендацию. «Пьесы!» — бодро ответил Михаил. «Пьесы? — почесал в затылке секретарь. — Признаться, драматургической группы у нас нет — только стихотворцы и беллетристы. Запишу вас к беллетристам».
Вели занятия среди юных прозаиков-молодогвардейцев известные в литературной Москве личности — Осип Брик и Виктор Шкловский. Брик был маленьким очкастым человеком с удлиненной лысой головой и чаплинскими усиками. Он вошел в аудиторию какой-то расслабленной, приседающей походкой, в отличном костюме заграничного покроя, под которым почему-то была надета обычная косоворотка, сел, томно откинулся на спинку стула, закинул одну тощую ногу на другую, продемонстрировав тесемки от шелковых кальсон, не спеша протер не очень чистым платком стеклышки круглых очков.
— Это муж жены Маяковского, — шепнул на ухо Михаилу Вася Кудашов.
— Как это — муж жены Маяковского? — не понял Михаил.
— А как хочешь, так и понимай. Брик женат на этой Лиличке, а живет с ней — Маяковский. Короче, жизнь втроем. Причем в одной квартире.
— Ну и ну, — только покачал головой Михаил.
— Ну-с, давайте, э-э-э, знакомиться? — протянул Брик, водрузив очки на мясистый, занимающий видное место на худом лице нос. — Осип Максимович Брик — литератор, теоретик современного революционного искусства. Начнем с вас, — он указал на Михаила, который в своей гимнастерке и кубанке имел, наверное, наиболее революционный вид.
— Шолохов Михаил, продкомиссар с Дона, — скороговоркой представился он.
— Шолом-Алейхем? Продкомиссар? — переспросил недослышавший Брик, удивленно вглядываясь сквозь очки на Михаила. — Вы что же, родственник, э-э-э, великого писателя или взяли себе такой же псевдоним?
Аудитория расхохоталась.
— Да нет же, — воскликнул раздосадованный Михаил. — Я — Михаил Шолохов, красный донской казак!
— Ах, вот как. Мне показалось, что вы, э-э-э, встревожились, когда я предположил, что вы родственник известного на весь мир Шолома-Алейхема. А вы знаете, что само слово «казак» восходит, э-э-э, к хазарам, степным иудеям, обитавшим в том числе и на Дону, и корень вашей фамилии — «Шолох» — тоже еврейский?
Слушатели еще больше развеселились.
Обозленный Михаил открыл было рот, чтобы возразить, что в Зарайске Рязанской губернии, откуда родом отец, евреев отродясь не водилось, не видел он их до революции и на Дону, если не считать Резника, но вовремя прикусил язык, вспомнив, что он «красный казак», которому не пристало стыдиться почетной толики еврейской крови.
— Вы что-то хотели сказать? — осведомился Осип Максимович.
— Да нет, для нас, красной молодежи, какая разница, еврей ты или русский. Товарищи, которые ржут сейчас, наверное, несознательные и страдают, — Михаил сделал паузу и произнес любимое слово Резника и махновских «очкариков», — шовинизмом.
Смех враз умолк.
Брик приветливо посмотрел на него и продолжил знакомство с членами кружка. Покончив с церемониями, он устроился поудобней, закурил сладко пахнущую папиросу и, пуская дым колечками, заявил:
— Прежде чем приступить к занятиям, я прочту вам вводную, э-э-э, лекцию. — Осип Максимович пошевелил носом и чаплинскими усиками, словно принюхиваясь к чему-то, завел глаза вверх и начал: — Искусство — опиум для народа, столь же вредная выдумка, как и религия. Надо ежедневно плевать, э-э-э, на алтарь искусства.
