Б. Н. Ельцин: «Перестройка пошла в худшую сторону. Ее надо было начинать с партии. О политической системе — избежать ошибок прошлого, избежать вождизма. Выборы должны быть прямыми и тайными. Если уходит лидер, то уходит и руководство. Некоторые члены Политбюро должны ответить за состояние партии. Народ должен знать о жизни партии и ее лидеров. Нехватки должен ощутить каждый, а то тайные пайки для «голодающей» номенклатуры. Прошу конференцию политически меня реабилитировать, снять с меня обвинения, вынесенные на Пленуме ЦК. Это будет демократично». (Следовательно, он в то время еще стремился сохранить себя в партии, да и в ее руководстве.)
Очень взволнованно выступил Е. К. Лигачев. Сказал, что это он рекомендовал Бориса Ельцина в ЦК и несет ответственность за это. Объяснил свои подходы к перестройке и дал оценку прошлой работы. (Кроме него никто из состава Политбюро на конференции не выступал.)
Заключительное слово М. С. Горбачева.
«Конференция показала, как за период после апреля 1995 года вырос уровень демократизма. По всем вопросам выработана принципиальная позиция. В центре — о роли партии как политическом авангарде общества. Партия располагает четкой программой действий, она не допустит отката перестройки.
Важно не затянуть реализацию принятых сегодня решений. Немедленно приступить к работе. На осенней сессии 1988 г. — обсудить вопросы реорганизации Советов. В апреле 1989 г. — провести выборы народных депутатов. Осенью 1989 г. — в Верховные Советы союзных республик. Реформа политической системы — новый импульс перестройки, обеспечивающий ее углубление. Таким образом, с главной задачей конференция справилась».
Затем М. Горбачев остановился на выступлении Б. Ельцина: «В определенной части оно совпало с положениями доклада и дискуссии. Он здесь критиковал тезисы за поспешность, а на Пленуме промолчал. Мы рекомендовали его в МГК — был необходим требовательный, энергичный работник. На первых порах многое делал. Но на определенном этапе, когда надо было выполнять решения, обещания, ситуация обострилась. Стал сбиваться на окрик, на команды, на перетасовку кадров — замены по второму, третьему кругу. Сделали замечания. Обиделся. Драма в том, что сбился на громкие фразы, а практическая работа тормозилась. Мы продолжали его поддерживать. Вдруг в августе 1987 г. присылает мне письмо (в отпуск). Поговорил с ним, и решили обсудить его проблемы после празднования 70-летия Великого Октября. (Затем Горбачев объяснил ситуацию на октябрьском Пленуме ЦК в 1987 году и результат.) Это урок для всех нас. Необходимо возрождение ленинских принципов работы с кадрами».
* * *
Доклад М. С. Горбачева произвел впечатление. Был он размашист, достаточно конкретен, с теоретическими изысками, изобиловал свежими, нестандартными формулировками, открывал заманчивую перспективу. Чувствовалось, что к нему приложило руку острое (в меру) перо. Хлесткие, витиевато оформленные фразы, раздумья и, прикрытая этим туманом, однозначность выводов, что только немедленная коренная политическая реформа спасет перестройку и социализм.
Главный его довод заключался в том, что экономические законы только тогда будут действовать эффективно, когда в их осуществление включатся массы. И именно для этого, в целях активизации масс, и необходимы демократические преобразования — радикальная политическая реформа.
Как потом показала практика, политическая реформа действительно «включила массы», но не в экономические преобразования, а в политическую борьбу, в противостояние. Резкая политизация общества отвлекла людей от решения конкретных экономических задач. Политические страсти, стихийность, митинговщина охватили людей. В шуме и треске общих критических разглагольствований, призывов, деклараций тонули трезвые, рассудительные голоса. Трибуны собраний, митингов, места на радио и телевидении были безропотно отданы в руки экстремистов, радикалов, различных «народных фронтов», которые под лозунгами перестройки, реформ протаскивали свои идеи, свою антисоциалистическую, демагогическую политику.
Выдвинутый Горбачевым основной, принципиальный тезис о необходимости радикальной политической реформы, как важнейшей гарантии необратимости перестройки, был обдуманным (или спонтанным?) маневром политика. В этом предстоит разобраться. Во всяком случае, это была очередная уступка напору радикал-демократического окружения, ставившего перед собой иную задачу. По словам Яковлева (выступление в январе 1993 года в Тартуском университете), «…в предложенном Горбачевым курсе на демократизацию не было ничего нового. Но развивалась демократизация не через демократические институты… Это в прямом смысле разрушило тогда общество… Мы ставили целью уникальный исторический эксперимент — сделать ненасильственную революцию… без всякого внутреннего зазрения».
Вот здесь и возникает вопрос. Кто же это «мы»? Входил ли Горбачев тогда, в июне 1988 года, в это «мы» или нет. Думаю, что если не входил, то, по существу, он уже встал или вставал на путь, прокладываемый ими, этими «мы». То есть на путь отказа от первоначальных идей перестройки, от всех своих многочисленных заявлений и клятв в верности социализму, Ленину, Октябрьской революции.
Именно отсюда, от XIX партийной конференции, можно вести отсчет его предательства идеалов социалистических преобразований общества. Все остальное, как говорится, стало уже делом техники. В ходе реализации этапа за этапом лозунгов «нового мышления, общечеловеческих ценностей, деидеологизации» и т. п. социалистическая перестройка под «руководством» Горбачева трансформировалась в свою противоположность.
* * *
Но вернемся к записям в дневнике.
29 июля. Политбюро ЦК. Вел М. С. Горбачев.
Вопросы очередного Пленума ЦК. Замечания членов Политбюро к докладу. Пленум завтра, а замечания обсуждаем сегодня. Всегда не хватает времени.
Вообще, чувствуется, что Горбачев очень торопится, не все вопросы как следует обдуманы. Идет наступление по всему фронту проблем, а нужны определенные приоритеты. Все завязли в дискуссиях. Такие опасения высказывались на Политбюро. Генсек успокаивал, возмущался — нельзя медлить, терять время и т. п. Короче, все замечания повисли в воздухе. Он уже без обычных уговоров, объяснений стал отметать многие предложения напрочь. Некоторых товарищей просто обрывал, не давая высказаться. Уверовал в реформу, рвался в реформу, — так мне казалось тогда.
Н. И. Рыжков поднял вопрос о необходимости защиты органов управления: «Идет волна нападок, давления на кадры. Аппарат министерств пребывает в панике, ждет сокращений и не работает. Авторитет министров надо укреплять, нельзя их постоянно одергивать, поучать, иначе как им работать!»
Я поддержал Николая Ивановича, сказал, что «он прав, то же происходит и в областях. Секретари обкомов периодически испытывают грубый нажим со стороны прессы».
Наши призывы вызвали резко отрицательную реакцию Горбачева: «Это попытки снизить критический накал, пресса права…» Рыжков эмоционально прореагировал: «Что, теперь и на Политбюро нельзя сказать ничего?» Громыко и Лигачев хотя и смягчили ситуацию, но поддержали Рыжкова, не сдержался вторично и я. Обстановка несколько неловкая. Другие члены Политбюро постарались успокоить обе стороны.
