Таким образом, съезд дает полномочный мандат Президенту.
Председатель счетной комиссии Ю. А. Осипьян объявил, что большинством голосов Председателем Верховного Совета СССР избран А. И. Лукьянов. (Он получил «за» — 53,9 % голосов.)
Все вопросы повестки дня съезда рассмотрены. Съезд завершен.
* * *
22 марта. Политбюро ЦК.
Об итогах состоявшихся выборов народных депутатов РСФСР и подготовке к съезду народных депутатов РСФСР. Информация В. И. Воротникова:
«Выборы состоялись 4 и 18 марта. Избрано 1029 депутатов (39 — должны избираться повторно). Участвовало более 70 % избирателей. Состав: рабочих и колхозников — 6,7 %, женщин — 5 %, партийных и советских работников — 22 %. Следует признать, что в целом по республике, и особенно в Москве, Ленинграде, ряде других мест, среди депутатов укрепились представители общественных организаций, противостоящие линии КПСС».
В выступлениях — обеспокоенность. Но что толку?
Горбачев: «Нужен более глубокий политический анализ причин. Ясно, что обстановка в период выборов в стране очень сложная, фактор недовольства у населения сыграл свое. Трудности не только экономические и социальные, но и в области межнациональных отношений. Почему в Москве и Ленинграде сложно? Где наши просчеты, в чем? (К чему эти «наивные» вопросы?!) Неожиданный удар — резкое сокращение представительства рабочих и крестьян. Съезд и Верховный Совет можно выиграть, но нужна серьезная индивидуальная работа. Надо поехать туда, где трудно. (Никуда ехать не надо. Все проблемы в Москве.) Информацию Воротникова принять к сведению».
Затем Горбачев стал рассуждать о выработке позиции по отношению к деятельности «Демократической платформы»: «Ю. Афанасьев становится на путь создания социал-демократической партии. Другие — за то, чтобы сохранить оппозицию в составе КПСС, идти на съезд и там расколоть КПСС.
Во-первых. Мы подошли к тому, что необходимо идейно размежеваться. Разослать записку по партии, подключить прессу.
Во-вторых. Нужно и организационно размежеваться. Идти и параллельно, и последовательно. По-разному. То есть конкретно по людям и организациям. Но сделать до съезда.
В-третьих. На практике надо действовать избирательно. С учетом обстановки в конкретных партийных организациях. Одних распустить, в других — перерегистрация членов, кто за КПСС — с нами, а другие… Но размежевываться, не объявляя их врагами, а вести политическую борьбу, диалог, бороться за каждого человека».
Лигачев: «Оценка «левый радикализм» не подходит. Это ревизионистская позиция. Возврат к старой буржуазной социал-демократии. Я за четкое, недвусмысленное идейное размежевание. Они посылают в области директивы для «политических клубов». База — НИИ, вузы, оборонные заводы».
Лукьянов: «Необходимо раскрыть суть идей и принципов «демократов», так как опубликованная ими «платформа» — это туман. Фактически МДГ подкармливают кооператоры (материальная помощь, охрана, множительная техника и т. п.)».
* * *
Договорился с М. С. Горбачевым о беседе сразу после окончания Политбюро. Примерно в 18.30 я пришел. В приемной его уже ожидали несколько человек: академик Ю. А. Осипьян, В. Г. Распутин и В. И. Болдин. (А. Н. Яковлев уже находился у Горбачева.) Я присел рядом с Распутиным. Поговорили о делах писательских, об обстановке вокруг о. Байкал. Спросил его о цели визита, пожал плечами — зачем-то пригласил Михаил Сергеевич. А. Н. Яковлев вышел, и ожидающие поочередно стали заходить к Горбачеву. Находились в кабинете по 5–7 минут. Выходили — кто удовлетворен, кто озабочен. Я с интересом наблюдал за этой совершенно разной группой людей, которых собрал Горбачев: член Политбюро, ученый, писатель, работник аппарата. Как стало ясно позже — он формировал состав Президентского Совета. Потом пригласил меня, со мной об этом не обмолвился ни словом. И на Политбюро никакого разговора о подборе состава Президентского Совета Горбачев не вел. Формировал Совет единолично.
Наша беседа. Коротко поговорили об итогах заседания Политбюро. Спросил, как настроение? Я передал ему заявление об отставке. Он прочитал. Смотрит на меня. Говорю: «Некоторые мои коллеги стараются демонстрировать бурную деятельность. У меня другой подход. Обстановка в стране сложная, требуется максимальное напряжение, серьезная корректировка позиции. Работать вполсилы не могу, а по некоторым направлениям и не хочу. К тому же ведь уже 64 года. Не надо ожидать «предложений». До съезда — буду делать все. Но прошу принять решение об освобождении заранее, чтобы не оправдываться на съезде».
М. С. Горбачев воспринял мои слова спокойно. Говорил сдержанно, но с полуулыбкой: «Значит, твердо решил?! Думал, что еще изменишь мнение». И сразу, как бы опасаясь моей неадекватной реакции. «Конечно, от жизни не уйдешь. Неужели уже 64? Да. Не все это понимают». (Вроде бы похвалил меня.) Я напомнил, что беседовал об этом с ним и раньше, что «команду надо обновлять. Мне уже трудно бороться с собой, делать то, к чему не лежит душа, а менять свои принципы — не могу». Он: «Ценю твою прямоту, принципиальность. Всегда имеешь свое мнение, не стараешься «попасть в струю». Отметил мое большое, активное участие в делах, особенно после апреля 1985 года. (Вот в этом он прав, особенно…) «Всем нам трудно избавиться от груза прошлого. Всегда относился и отношусь к тебе дружески, товарищески, с доверием. Вижу, что в последнее время стал более эмоционален, менее сдержан. Но я и нуждаюсь в тех, кто не слепо соглашается, а отстаивает свои позиции». Я подтвердил, да и сам чувствую, что срываюсь. Напомнил ему наш разговор осенью 1989 года: «Хотя я и не очень понимал причину, но коль скоро посчитали необходимым мою передвижку в Верховный Совет, то принял это. Все ведь знали, что Совмин мне ближе и по духу, и по опыту работы. Не по мне политические баталии, лучше работать над конкретными проблемами, делать дело, а не ораторствовать или успокаивать, умиротворять депутатскую массу».
Горбачев: «Напрасно так говоришь, твои политические оценки, и такт в их решении опережают многих. Сейчас время огромной ответственности нынешнего руководства перед народом. Важно — выдержать. Особенно этот и будущий год. Беру твое заявление. Дам знать, как и когда. Хорошо?»
Вот так завершился наш разговор. Он как будто сожалел о моем уходе, сочувствовал, хотя и понимал, что смысл моей просьбы не в возрасте, а в несогласии с проводимой им принципиальной линией, которая противоречит моим убеждениям. Но не сделал никакого намека, попытки разубедить меня или задержать мою отставку. Нет. Он, по-моему, был удовлетворен, что я избавил его сам от неприятного разговора.
Он писал: «… Теперь страна подошла к пределу. Нависла реальная угроза целостности советской Федерации, единству КПСС. В обществе действуют силы, противостоящие социализму.
В ЦК КПСС идут письма, телеграммы от партийных организаций, трудовых коллективов, групп и отдельных граждан, в которых советские люди выражают тревогу и острую боль за нашу Родину, за коммунистическую партию…
На мой взгляд, самое опасное состоит в том, что мы допустили ослабление, разрыхление партии. В этом, полагаю, и заключается ошибка политического руководства, Политбюро ЦК. На основе «Демократической платформы» ревизионисты (они себя называют радикалами) пытаются изнутри преобразовать КПСС в парламентскую партию, отстранить ее от организаторской работы в массах, в трудовых коллективах.
