В 1830 году, когда Москву посетила холера, Овер был назначен старшим врачом Басманной временной холерной больницы, с 1831 года работает хирургом в Екатерининской больнице, в 1832–1833 годах исполняет должность помощника профессора хирургической клиники Московского университета, в 1833 году поступает на службу старшим врачом Московской городской больницы, в 1839 году назначен ординарным профессором терапевтической клиники при Московской медико-хирургической академии, в 1842 году возглавил терапевтическую кафедру при университете, в 1846 году утвержден медицинским инспектором московских благотворительных учреждений императрицы Марии, в 1850 году становится инспектором городских больниц гражданского ведомства. И апофеоз славы — в 1847–1852 годах издает на латинском языке огромный медицинский труд, за который удостоился орденов более десятка государств.
Сотни блестящих хирургических операций провел Овер, тысячам больным поставил правильный диагноз, издал выдающийся научный труд, был талантливым лектором (хотя, надо признаться, часто пренебрегал своими преподавательскими обязанностями).
Завистники придирались, что он француз и католик. Но мало кто с таким жаром, как Овер, отстаивал перед иностранцами свое Отечество — Россию. Вся его жизнь с младенчества прошла рядом с русской няней Акулиной Тихоновной. Она умерла лет за пять до него. Александр Иванович похоронил ее в селе Всесвятском, и летом, когда жил на даче в Петровском парке, часто бывал у няни на могилке, помня слова старушки: «Смотри, Саша, когда я умру, ходи ко мне на могилку курить свою цигарочку».
Сплетники упрекали Овера за богатство и скупость. Но знаменитый доктор достиг всего добросовестным трудом и дарованием. В домашней же жизни любил простоту. После его смерти обнаружилось, что он помогал многим бедным, положив одним от себя пансион и выдавая другим единовременное пособие. Многих неимущих он лечил бесплатно, устраивал в богадельни. Слухи же о его несметных богатствах оказались, мягко говоря, преувеличенными. Он оставил жене и дочери небольшое наследство, почти все заключавшееся в двух домах на Молчановке и даче в Петровском парке.
Чего только не судачили об Овере «устные источники»! Уверяли, например, что он прозорливец и не только безошибочно определяет болезнь, но и обладает даром предвидения в обыденной жизни. С этим преданием, хотя бы отчасти, нельзя не согласиться. Когда Александр Иванович видел один из своих навязчивых снов — поле, покрытое тюльпанами, — вскоре умирал кто-нибудь из родных или близких. Последний раз неотвязный сон повторился за несколько дней до его собственной кончины, которая настигла Овера 23 декабря 1864 года. Похоронили Александра Ивановича в часовенке, построенной им еще при жизни на Введенском кладбище. Ее можно увидеть и ныне, разграбленную и оскверненную, но все же оставшуюся на века памятником замечательному московскому врачу.
Весельчак. Водевилист и актер Дмитрий Тимофеевич Ленский (1805–1860)
В тридцатых-сороковых годах XIX века московские артисты и театральные завсегдатаи любили собираться неподалеку от Театральной площади, в кофейне Ивана Артамоновича Баженова, тестя знаменитого трагика Мочалова. Кроме бильярда и кофе, здесь можно было развлечься свежим нумером «Северной пчелы» и «Московского наблюдателя», проявить московский патриотизм, в сотый раз охаивая петербургскую сцену, побеседовать с любимцами публики, если они в хорошем духе, — Щепкиным, Мочаловым, Живокини, Садовским. Желающие могли заказать завтрак или обед, который приносили из «Московского трактира» Печкина, соединенного с кофейней особым коридором.
Завсегдатаем кофейни был артист Малого театра Дмитрий Тимофеевич Ленский. На самом деле никакой он не Ленский, а Воробьев, сын зажиточного московского купца, но брезговал родовой фамилией с тех пор, как 18 апреля 1824 года дебютировал на казенной сцене в доме Пашкова на Моховой. Глядя с грустью на портрет своего отца, Ленский часто вздыхал: «Много горя я принес старику». Еще бы! Родитель отдал его в Практическую академию коммерческих наук, по окончании которой пристроил в контору английского банкира Петерсигля. И вдруг сын променял обеспеченное будущее гостино-дворного купца на скудную жизнь артиста. Да и артист-то из него получился средней руки. Единственная роль, в которой Ленский был бесподобен, — Молчалин в комедии Грибоедова. Но, как и подавляющее число деятелей театра, несостоявшийся коммерсант считал себя выдающимся мастером сцены. Роли он, конечно, получал, — великих артистов раз-два и обчелся, — но настоящий талант Ленского был в сочинительстве, он писал водевили, словно орехи щелкал.
Водевиль — драматическое зрелище с озорными песнями, каламбурами, забавной бытовой жизнью — занесен в Россию из Франции и нашел в столицах и провинциальных городах плодотворную почву. С начала XIX века он становится непременной принадлежностью бенефисного представления. Ленский посмеивался:
Все, чтоб ни говорили,
В журналах там и тут,
А нынче водевили
Спектаклям жизнь дают.
Без водевильных вздохов
И бенефис нейдет.
А бенефис — актеров
Единственный доход.
Им написано более ста водевилей, исключительно переделки с французского и, по мнению знатоков, превосходящие оригинал. Под его пером рантье превращался в купца с Ножевой линии, гризетка — в перчаточницу с Кузнецкого моста, парижские улочки — в Шаболовку и Мясницкую. Некоторые из его водевилей, например «Лев Гурыч Синичкин», не сходят со сцены до сих пор.
Друзья постоянно обременяли Ленского работой сочинителя, вымаливая «что-нибудь новенькое» для своего очередного бенефиса. Долги тоже заставляли браться за перо — веселая жизнь, шампанское, артистические пикники требовали все новых и новых денег. «Друг мой, — пишет он знаменитому артисту Каратыгину, называя его по-приятельски Петей Каратыжкой, — разве я чувствую в себе литературное призвание и дорожу своими бумажными чадами? Черт с ними! Я сам их терпеть не могу, а пишу чуть-чуть не из крайности: ведь я жалованья-то получаю всего три тысячи, а прожить необходимо должен втрое. Так поневоле будешь промышлять куплетцами! Впрочем, как я ни тороплюсь, а здравого смысла, кажется, нигде не пропускаю и всегда немножко думаю о том, что делаю… А талант — дело другое, это Богом дается!»
Ленский был не прав по отношению к себе, талант у него был незаурядный, и не только водевилиста…
В Москве не было второго такого человека, обладавшего великим даром неподдельного юмора. «Он был весельчак и умница», — говорил словами Гамлета о Йорике Каратыгин.
Ленский был душой общества, непременный участник веселых артистических пирушек, приятный собеседник и острый на язык насмешник. Но злого сердца он не имел, первым раскаивался в эпиграммах на знакомых, которые сыпались из него, как из рога изобилия. Когда кто-нибудь причитал, что его обидел Ленский, над ним начинали хохотать: «Ну разве можно обижаться на Ленского?!»
Москвичи из уст в уста передавали его остроты.
* * *
Ленский был приглашен артистом Ильей Васильевичем Орловым на свою свадьбу. В церкви, по окончании венчания, он вместе с другими подошел к новобрачным и вместо обычного поздравления произнес экспромт:
