Искать виновных долго не пришлось, и их арестовали в 1999 году. Вечером того же дня мне позвонил Стиг: Петер Карлссон предупредил его, что у преступников были изъяты наши паспортные снимки и его фотографии и при этом отнюдь не все фигуранты находятся за решеткой. На прощание он сказал: «Тебе не следует появляться дома». Девятого ноября, когда арестовали последнего из подозреваемых, моя подруга Элеанор вздохнула: «Наконец-то отбой тревоги!»
Все это время Стиг очень волновался за меня, а я за него. В кафе я старалась сесть между ним и дверью, чтобы прикрывать его, но обычно мы избегали показываться на людях вместе. Мои коллеги не знали имени человека, с которым я жила, и на вопросы я уклончиво отвечала: «С одним журналистом». Я никого не приглашала к себе, с друзьями встречалась вне дома. Стиг же, ничего мне не сказав, возвел вокруг меня целую систему защиты. Так, у него была договоренность с полицией, что в случае любого происшествия на нашей улице туда будут направлены все находящиеся поблизости наряды и сотрудники. Я об этом догадалась, когда после небольшой дорожной аварии возле нашего дома зачем-то собралось множество полицейских машин с мигалками; я тогда еще вышла на балкон и подумала: «Ну вот, делать им больше нечего!»
Конечно, приятного в таком образе жизни было мало, но мы сами сделали выбор. А трудные условия повлияли на многое: в частности, из-за этого мы не заключили законный брак и не обзавелись детьми. Стигу гораздо безопаснее было официально считаться холостяком. Конечно, найти его адрес не составляло большого труда, но на дверях его имя не значилось, а все счета обычно подписывала я.
В 1983 году мы решили пожениться. Купили обручальные кольца в магазине на Регерингсгатан, на которых велели выгравировать «Стиг и Ева», и встретились со священником, чтобы узнать, сколько времени займут необходимые формальности. Он нам разъяснил, что все совсем не так быстро и просто, как нам казалось. Кроме всего прочего, наша профессиональная деятельность снова вторглась в частную жизнь, и мы так и не нашли времени, чтобы оформить документы. Соединенные Штаты оккупировали территорию, которую мы считали «своим островом», Гренаду, и мы провели огромную работу, чтобы осветить, что же там в действительности произошло. Бракосочетание утратило для нас статус приоритета. К тому же Стиг начал сотрудничать с «Серчлайтом», и им стали пристально интересоваться крайне правые. Рисковать было не время. Тем не менее Стиг еще долго носил обручальное кольцо, что и запечатлено на многих фотографиях того времени. К 1990 году он слегка растолстел, и кольцо пришлось снять. Что же до меня, то я своего кольца никогда не снимала, а теперь ношу еще и кольцо Стига.
Отец Стига, Эрланд, все время настаивал на официальном оформлении наших отношений, особенно после выхода в конце 80-х закона об упразднении пенсий в случае смерти одного из супругов, если брак не был заключен до определенного срока. Но безопасность в то время была для нас важнее пенсий, и в итоге мы так и не поженились, как, кстати, большинство семейных пар нашего поколения. Думаю, что нам обоим было не суждено создать нормальную семью. Когда я была маленькая, мне казалось, что мать бросила меня. Конечно, на самом деле все обстояло куда сложнее, но такой оборот событий явно отразился на том, что я боялась иметь детей. Само собой, мы со Стигом об этом думали, но без малейшей иронии могу сказать, что у нас всегда находились более неотложные дела. Нам хотелось большей экономической стабильности, большей упорядоченности и уверенности в завтрашнем дне… А время шло.
За несколько месяцев до смерти Стиг снова заговорил о свадьбе. Тем более что у нас уже были кольца! На горизонте маячил выход трилогии «Миллениум», и наши материальные условия вот-вот должны были улучшиться. Да и степень риска уменьшалась, ибо Стиг решил нигде больше не работать, только на полставки в «Экспо».
Но на этот раз наши жизненные планы нарушила смерть.
«Миллениум»
В один прекрасный день Стиг не уселся, как обычно, за компьютер, а объявил: «Я собираюсь написать детективный роман!» В то время у него еще не было точных планов, только общие замыслы первого тома, потом еще двух, а потом и еще семи. Он писал эпизоды, которые зачастую друг с другом никак не связывались, а потом просто «пришивал» их друг к другу, повинуясь собственному желанию и ходу сюжета.
В 2002 году, когда мы отдыхали на острове, я заметила, что он слегка заскучал. Я в то время работала над книгой о шведском архитекторе Улофе Хальмане, а он был в простое.
— Тебе что, не о чем писать? — спросила я.
— Нет, но я подумываю о том тексте, который начал в девяносто седьмом году. Помнишь? О старике, который каждый год получал к Рождеству засушенный цветок?
— Конечно помню.
— И я сказал себе: надо бы узнать, что из этого вышло.
Стиг тут же принялся за дело, и мы провели остаток недели каждый за своим компьютером. Перед глазами у нас расстилалось море, под ногами зеленая трава, и мы чувствовали себя совершенно счастливыми.
И моя книга, и первый том трилогии одновременно начали обретать форму.
Если читатели «Миллениума» вообразят, что Стиг был гением информатики, то сильно ошибутся. Он очень долго писал на машинке и только в начале 90-х перешел на компьютер — после того, как я поработала в предприятии, где компьютеры уже взяли на вооружение. В «Экспо» пришлось вызывать команду специалистов, чтобы защитить технику от хакеров: в самой редакции не нашлось умельцев, способных это сделать. И математикой он тоже никогда особенно не увлекался — не в пример Лисбет Саландер, которая во втором томе трилогии настойчиво ищет решение теоремы Ферма и даже находит, а потом теряет к этому интерес. На самом деле Стиг никогда не разбирался в данном вопросе, что чуть не стало причиной его провала на защите степени бакалавра. Вместе со своей героиней он увлекался математикой не как наукой, а скорее как некоей причудливой игрой для ума, бесполезной, но тем не менее завораживающей. Нам достаточно прочесть одну фразу о неведомом, и в нас рождается желание целиком в него погрузиться. Стиг был как губка, он впитывал все без разбору и все держал в голове. Например, описывая одежду своих персонажей, он не листал каталогов и не задерживался у витрин магазинов. Он видел людей на улицах, и этого хватало. Ему так нравилось. У самого Стига была своеобразная манера одеваться: в нашем кругу многие предпочитали спортивный стиль, но он носил твидовые костюмы, дешевые, но элегантные, и всегда старался подстроиться к обстановке и к тем людям, с кем ему предстояло иметь дело. Эта врожденная элегантность снискала ему славу денди и сноба.
За два года он написал две тысячи страниц, с одинаковой энергией трудясь и над репортажами в «Серчлайт», ТТ и «Экспо», и над романами трилогии. Первый год он работал по вечерам и выходным, ложился поздно, но не позже обычного. Такой режим порой был мне в тягость, но нас обоих спасало то, что мы очень много смеялись. Он работал, потом выходил на балкон выкурить сигарету и снова возвращался к столу. В последний год он писал и в течение дня, в редакции «Экспо», вместо того чтобы заниматься делами. Спал не больше пяти-шести часов: принимаясь за чтение последних написанных отрывков, я видела, что они созданы в три-четыре часа утра. Думаю, «Миллениум» служил ему своеобразным прибежищем.
