Друзья перешептывались и обращались ко мне очень ласково. Я была им благодарна за то, что они рядом. Одна из близких подруг притащила целую коробку с провизией. Слова, которые она произнесла, обнимая меня, показались мне самыми осмысленными за весь день:
— Это счастье, что он умер вот так, а не от руки убийцы. Ты же всегда этого боялась. Вообрази, ведь тогда ты должна была бы всю жизнь кого-то ненавидеть!
Как верно сказано!
Когда возвратились Бритт и Эрланд, отец Стига удивился, увидев в доме столько людей. Он никого из них не знал и держался в сторонке. В тот же вечер он уехал обратно в Умео. Иоаким даже не позвонил.
Накануне, ожидая Эрланда возле больницы, где собрались все сотрудники «Экспо», я услышала, как Рикард сказал:
— Теперь все пропало. «Экспо» больше нет.
«Экспо» больше нет? Значит, Стиг бился столько лет напрасно? Газета не может просто так взять и исчезнуть. Это невозможно. Я была ошарашена, меня охватило отчаяние. Если Рикард, преемник Стига, отступится, все пропадет. Я позвонила Микаэлю Экману, нашему другу и одному из главных лиц в редакции:
— Рикард опустил руки, но так нельзя, «Экспо» не должна закрыться. Иначе получится, Стиг убил себя работой просто так, без всякой пользы. Ты должен что-то предпринять.
— Я завтра приеду.
Вечером 10 ноября работа редакции «Экспо» возобновилась, и состоялось историческое совещание. На него явились все сотрудники, даже те, что были в это время разосланы с поручениями. Народу пришло столько, что не хватило стульев и люди стояли вдоль стен, кое-кто устроился на углах письменных столов. Микаэль руководил собранием тоже стоя. Он огласил всю информацию, содержавшуюся в записной книжке Стига: даты совещаний и предельные сроки сдачи статей. Рядом с Микаэлем сидела Моника, держа на коленях коробку с бумажными носовыми платками, которые подавала ему время от времени, ибо слезы ручьем текли у него по щекам. Многие тоже плакали, но на работу прибыли все как один.
Вечером Микаэль явился к нам домой и сказал:
— Все прошло хорошо.
До половины четвертого утра мы пили вино и виски. Смерть Стига больше не обсуждали, но благодаря алкоголю удалось поговорить по душам.
И я с облегчением поняла, что «Экспо» будет жить. Кроме этого облегчения, я пока ничего не чувствовала.
В Швеции принято хоронить усопших спустя несколько недель после смерти. В случае Стига нам пришлось ждать особенно долго, потому что люди съезжались отовсюду: из Англии, Германии, Соединенных Штатов… Я выбрала для погребения 10 декабря, день вручения Нобелевской премии, надеясь, что удастся избежать внимания экстремистов, которые явно собирались объявиться.
После смерти Стига
Стремясь хоть как-то уйти от реальности, я сосредоточилась на том, что происходило в «Экспо». Мне хотелось сделать все возможное, чтобы газета осталась жить. Я говорю не о деньгах, а скорее о психологическом настрое: сотрудники были глубоко потрясены и я боялась, что они опустят руки. Этот вопрос я обсудила с одной из подруг, которая работала в полиции. Она согласилась со мной и дала координаты психотерапевта, с которым они обычно связывались в таких случаях. Позже, когда сотрудники «Экспо» отказались от посторонней помощи, я поговорила с каждым из них, чтобы удостовериться, что им действительно ничего не нужно. В тот день я впервые проспала семь часов подряд.
Как животное, я действовала, повинуясь инстинкту, и этот инстинкт меня охранял, держа на расстоянии всех, кто мог бы причинить вред.
Я двигалась как настоящий зомби. По ночам не видела снов, утром просыпалась в слезах. Вокруг была абсолютная чернота. Инстинкт побуждал меня все время двигаться. Я много ходила пешком, но всегда с кем-нибудь, поскольку боялась выходить одна. Я сама себя не узнавала и не предвидела, на что окажется способна по отношению к себе и другим эта чужая женщина. Как зверь, за которым гонятся, я перехватывала на ходу крошечные кусочки пищи: то финик, то орех, то какой-нибудь фрукт.
Сванте Вейлер из издательского дома «Норстедт» пришел выразить соболезнования. Он спросил, являюсь ли я наследницей Стига и могут ли они публиковать романы, как было условлено. Я ответила, что книги, конечно, должны выйти. В конце концов, мы со Стигом жили вместе.
На шестой день Бритт уехала в Гётеборг. Тот же инстинкт побудил меня перебраться со своей постели на кушетку в гостиной, чтобы не терять из поля зрения коридор и входную дверь. После отъезда сестры я приняла меры, чтобы никто больше меня не беспокоил: хотелось собраться с мыслями, прийти в себя и не отвлекаться на бесконечных посетителей. Целыми днями я без сна лежала на кушетке, завернувшись в несколько одеял, потому что все время мерзла. Никаких лекарств или снотворных я не принимала — у меня их не было, да и не хотелось.
17 ноября настал мой день рождения. И в этот день я нашла наконец место для погребения Стига. Вернувшись в город, я пила кофе с одной из подруг и впервые за это время расплакалась — от облегчения. Теперь у Стига было место последнего упокоения.
— Я смогу жить дальше, — сказала я, сама удивляясь этому.
Да, так и сказала. Днем я встретилась с женщиной из социальной службы больницы Святого Йёрана и обсудила с ней, каким образом помочь сотрудникам «Экспо» пережить этот страшный период. И поняла, что, как и я сама, они обойдутся собственными силами и не нуждаются в активной помощи. Вечером ко мне пришли двое друзей с хорошим вином и закуской, чтобы отметить мой день рождения. Тем не менее ночью я почувствовала себя как раздавленное животное, которое ждет только одного: чтобы наступил конец страданиям.
Наутро я проснулась в семь часов в слезах. По привычке, оставшейся после отъезда сестры, съела немножко каши. Вечером сварила себе суп, но не смогла проглотить ни ложки. Тогда я наконец отправилась к врачу, который сразу же выписал мне больничный. Диагноз его был таков: «Тяжелый шок. На два месяца прервать работу». Я решила, что он преувеличивает. Отчета в своем состоянии я себе не отдавала, от прописанных лекарств отказалась.
Вечером я беседовала с небольшой, человек в десять, группой наших коллег из «Экспо». Они по-прежнему не хотели видеть врача, которого я им рекомендовала. У каждого был в окружении свой.
В следующие дни я пробовала привести в порядок наши счета, но у меня не получалось считать в уме, как я это делала всегда. Понадобился калькулятор, но все равно цифры прыгали перед глазами. Зверь, сидящий во мне, наотрез отказывался считать. Ему это было не нужно.
Я попробовала читать работу Карла Лаурина о художнике Карле Ларссоне, но мне не удавалось выставить буквы в ряд одну за другой и приходилось все время возвращаться к предыдущей фразе. Кое-как одолев четыре страницы, я прекратила это занятие: читать зверь тоже не желал. Как же я смогу работать?
26 ноября мне позвонил Сванте Вейлер и предложил поручить наследственные дела юристам из «Норстедт». У них для этого имелись все возможности.
