Уверенный, что Болдуин даст королю по крайней мере месяц, Черчилль сказал Эдуарду VIII: «Ваше величество, не беспокойтесь. В стране нет сил, которые хотели бы и могли отказать вам». Однако он ошибался: 6 декабря на встрече с влиятельными министрами кабинета Болдуин сказал: «Это дело следует закончить до Рождества». По мнению же Невилла Чемберлена, даже этот срок – три недели – был чрезмерным, поскольку, заявил он, длительная неопределенность наносит ущерб рождественской торговле.
Черчилль не знал и того, что в действительности королю времени и не требовалось: Эдуард твердо решил жениться на миссис Симпсон, даже если это будет означать потерю трона. Тем не менее Черчилль после воскресной встречи в Чартвелле с Арчибальдом Синклером и Робертом Бутби еще надеялся, что король останется на престоле. Необходимо было только, чтобы он согласился сделать короткое публичное заявление, которое сочинил Черчилль с двумя коллегами и 6 декабря послал королю. Суть его заключалась в следующем: «Король не вступит ни в какие брачные отношения, противоречащие рекомендации своих министров».
Все еще веря, что король согласится, если ему будет предоставлено время для размышления, Черчилль 7 декабря выступил в палате общин с просьбой «не совершать непоправимых действий, пока не будет получен текст заявления короля». К его удивлению, тут же раздались насмешливые крики: «Довольно об этом!», «Лгун!» – неслось со всех концов палаты. Он продолжал стоять, пытаясь объяснить, что королю надо дать немного времени, чтобы собраться с мыслями, но издевательские выкрики не стихали, так что он не слышал собственного голоса. Уходя из палаты, он бросил горькие слова Болдуину: «Вы не удовлетворитесь, пока не сломите его, верно?»
Парламентарии были уверены, что Черчилль старается дискредитировать Болдуина и возглавить оппозицию против него. Но это было не так: он лишь пытался оставить короля на троне и тем самым предотвратить конституционный кризис, в то время как премьер-министр оказывал на короля давление, чтобы тот быстро принял судьбоносное для страны решение. Однако у всех сложилось превратное впечатление, что Черчилль хочет воспользоваться кризисом и тем самым создать проблемы правительству. Times назвала это противостояние в палате общин «самым жестким эпизодом в современной истории парламента». Вечером Гарольд Николсон записал в дневнике: «В пять минут разрушены плоды терпеливой двухлетней работы». 11 декабря Spectator написала: «Черчилль абсолютно не учел как характер страны, так и характер парламента, и слава своенравного, но бесполезного гения, которая начала было забываться, возродилась вновь».
Таким было всеобщее ощущение, которое правительство вовсе не пыталось развеять. Однако уже через несколько часов после фиаско в палате общин Черчилль выступил на собрании парламентариев-консерваторов с речью, в которой обрисовал отставание британской военной авиации. Его кузен Фредерик Гест сказал ему, что речь была «замечательной, и ее хорошо приняли». Другой член палаты общин писал Инскипу, что замечания Черчилля были «приняты хорошо». Сам Черчилль спустя четырнадцать лет в письме Брендану Брекену вспоминал: «Естественно, осознавая, каково было преобладающее мнение парламента, в тот день я обратился к большому собранию консервативного комитета по обороне. Я говорил, думаю, около часа, и меня слушали с величайшим вниманием».
Когда через три дня Болдуин объявил палате общин, что король подписал акт об отречении, речь Черчилля, в которой он подчеркивал опасность каких бы то ни было взаимных обвинений, слушали уже с уважением. «То, что сделано или осталось несделанным, принадлежит истории, – сказал он. – Что же касается моего мнения по этому вопросу, оно уже не имеет значения». Слова о том, что короля особенно будут вспоминать его «беднейшие подданные», вызвали аплодисменты. «Но мы, – заключил свою речь Черчилль, – теперь должны думать о нависшей над нами угрозе. Мы не можем, не имеем права позволить себе оглядываться назад. Мы обязаны смотреть вперед. Мы должны услышать призыв премьер-министра». Эти слова, как было отмечено в официальном парламентском отчете, также встретили овацией. Эмери тогда же записал в дневнике: «Лицом к лицу с враждебно настроенной палатой Уинстон в блестяще составленной короткой речи осуществил стратегическое отступление».
Неделю спустя в письме герцогу Вестминстерскому Черчилль заметил: «Поразительно, что Болдуин становится сильнее всякий раз, как нокаутирует кого-то или что-то важное для нашей страны». Ллойд Джорджу, который проводил Рождество в Вест-Индии, Черчилль написал: «Я пережил здесь тяжелое время и глубоко опечален случившимся. Я уверен, что отречение было слишком поспешным и, вероятно, совершенно ошибочным. Тем не менее абсолютное большинство не на моей стороне. Вы правильно сделали, что не присутствовали при этом».
1 января 1937 г. Черчилль писал Бернарду Баруху: «Я не нахожу, что мое собственное политическое положение сильно пошатнулось от той позиции, которой я придерживался. Как вам известно, в политике я всегда предпочитаю руководствоваться сердцем, а не подстраиваться под общественные настроения».
Глава 25
Для Черчилля места нет
2 января 1937 г. Черчилль находился в Чартвелле, где встречал Новый год. Там он узнал, что его друг, сотрудник Министерства иностранных дел Ральф Уигрэм, который снабжал его информацией и который в последнее время болел, скончался в возрасте сорока лет. Черчилль сразу же написал вдове Уигрэма Аве: «Я всегда восхищался его мужеством, целеустремленностью, высочайшей прозорливостью. Он был одним из очень немногих, кто охранял Британию. Он ушел как раз накануне нынешнего судьбоносного года. Это удар по всем нам и по всему лучшему, что олицетворяет Англию. Всего неделю назад или около того он позвонил мне и попросил, чтобы я сказал слово о покойном короле. Его голос до сих пор звучит у меня в голове. А вы?.. Представляю, каково вам потерять его. Вы оберегали это яркое пламя, горевшее в разбитой теперь лампе. Если бы не вы, оно погасло бы гораздо раньше и не освещало бы нам путь вплоть до этого дня».
«Он так восхищался вами, – ответила Ава Уигрэм. – Он всегда говорил, что вы – величайший из живущих ныне англичан». 4 января Черчилль на машине приехал из Чартвелла в Акфилд на похороны Уигрэма. «Вдова была опустошена горем, – написал он Клементине через три дня. – Это было душераздирающе. Кажется, в Министерстве иностранных дел не предусмотрено пенсий или чего-то подобного для вдов. Но она говорит, что проживет на свои сбережения. Ее будущее представляется мне унылым. Что за печальный мир!»
После похорон Черчилль пригласил собравшихся на скромный завтрак в Чартвелл. Клементина, уехавшая на Рождество в Швейцарию, осознавала, какую боль причинила ее мужу эта смерть. «Он был твоим верным другом, – написала она ему 5 января. – В его глазах ты видел искры горевшего в нем внутреннего огня». Через четыре дня она вернулась к этой теме: «Я чувствую, что смерть мистера Уигрэма принесла тебе горе. Боюсь, тебе будет его очень не хватать».
В первые месяцы 1937 г. Черчилль стал снова получать известия о бездеятельности правительства в том, что касалось укрепления обороны. Новыми информаторами его были бывший эксперт по вопросам национального страхования в Министерстве торговли сэр Уильям Беверидж и – также бывший – основной организатор строительства флота и один из изобретателей танка сэр Юстас Теннисон д’Эйнкорт. Но Черчилль больше не видел смысла в постоянных публичных выступлениях. «В настоящее время неофициальные лица не имеют почти никакого веса, – писал он 13 января лидеру либералов лорду Дэвису. – Несчастный одиночка быстро выбьется из сил, даже не сумев создать легкую рябь в потоке общего мнения».
