– Нам нужно как-то объяснить эти смс-сообщения, – говорит Сандер. – И отделить их от других, к которым они не имеют никакого отношения. Это наша цель. Разделить их.
Сандер обращается не ко мне, а к Фердинанду и Блину. Видимо, они проходятся по «тому, что сегодня произошло и тому, что надо сделать завтра» каждый раз после заседания, но обычно без меня. Видно, что Фердинанд и Блину скучно.
– Думаю, с этим больших проблем не будет, – продолжает Сандер. – Из смс о Деннисе видно, что Майя просто не хочет, чтобы Себастиан с ним общался. – Фердинанд равнодушно кивает. – Никто не может винить Майю в том, что она хотела, чтобы Деннис исчез из жизни Себастиана.
Блин кивает, тоже без энтузиазма. Они слышали это уже тысячу раз. Им столько раз пришлось слушать, как Сандер говорит сам с собой, что они уже от этого устали.
Сандер прав. Но никто не отважится признать, что, если бы убили только Денниса, я сейчас была бы на свободе. Никому бы и в голову не пришло подозревать меня в чем-то. Никто бы не признался, что лучше бы убил Денниса, чем позволил ему дружить со своими детьми. Никто не хочет прослыть расистом.
Но я не думаю, что Деннис страдал от того, что с ним обращаются как с комнатной собачкой. Ему было на это плевать. Все, что его волновало – это заработать как можно больше денег, прежде чем придется уйти в подполье.
– Я начну с восстановления последовательности событий в ту ночь и нашей позиции по этому поводу, – продолжает говорить сам с собой Сандер. Фердинанд и Блин притворяются, что слушают. Я начну обсуждать жертв с Денниса и Кристера. Они наименее сложные.
Считается, что я помогла Себастиану убить Кристера. Я виновата в соучастии в убийстве. Но при этом смерть Кристера легко объяснить тем, что он учил Себастиана жизни. Считается, что подростки ненавидят взрослых за это. Сандер сказал мне, что не будет спекулировать на тему того, что Себастиан хотел или не хотел. Обвинение тоже не знает, зачем Себастиану было убивать Кристера. Может, он просто оказался не в том месте не в то время. Может, Себастиану было плевать, кого убивать. Чем больше, тем лучше. То, что они нашли в моем шкафчике, свидетельствует о том, что он хотел убить еще больше человек. Точнее, что мы с Себастианом, согласно теории обвинения, хотели убить полшколы.
Раньше, когда обвинитель говорил о Самире, я плакала. Я не хотела плакать, потому что этого хотел от меня Блин, но не могла сдержаться. Я хотела сказать всем, чтобы они прекратили слушать обвинителя, но поскольку мне слова не давали, то вместо этого я расплакалась.
Я не плакала, когда обвинитель сказала, что хотя Себастиан ничего не говорил мне и, хотя я не видела труп Клаеса в доме, я все равно должна была догадаться, что он мертв, особенно учитывая то, что я пробыла там одиннадцать минут, и смс-сообщений, которые я прислала Себастиану ночью и утром.
Когда Лена сказала, что мы с Себастианом все это спланировали и что мы хотели всех убить, я только смотрела вперед, ничем не выдавая своих эмоций. Я слушала, как она утверждает, что даже если я не поняла намерений Себастиана и не догадалась о том, что лежит в сумках, все равно я должна была заподозрить, что что-то тут неладно, и начать протестовать. И поскольку я не протестовала, значит, была соучастницей. И те убийства, что я совершила, совершила я и никто другой, поскольку у суда есть вещественные доказательства. Ей нравится это выражение – «вещественные доказательства». Она повторяет их снова и снова, с придыханием, с волнением в голосе. Я старалась сохранять спокойствие.
А когда она говорила об Аманде, Фердинанд положила руку мне на плечо. Ее худая невесомая рука едва меня касалась, и мне пришлось поднести собственную руку к губам и укусить, чтобы не закричать на весь суд.
Никто не переживает из-за того, что я убила Себастиана. Все считают, что мне стоило убить его раньше. Но никто не понимает, зачем мне понадобилось убивать Аманду.
«В целях самозащиты», скажет Сандер. «По необходимости». Он долго будет объяснять, что это была ошибка, в которой меня нельзя винить, поскольку я пыталась предотвратить большую опасность.
Но глубоко внутри я знаю правду. Это не было в целях самозащиты. Я не думала, что должна убить Себастиана, чтобы он не убил меня. То, что я испытывала, нельзя описать словами. У меня было ощущение, что душа покидает тело.
В эту неделю я плакала несколько раз. Не потому, что этого хотел Блин. Я знаю, что это не поможет.
Когда нам сообщают, что тюремная машина прибыла, Блин вызывается проводить меня на парковку. Вместе с охранником мы спускаемся на лифте в гараж, и там-то нас и поджидают журналисты. Я устала. Они щелкают огромными камерами. Щелчки, как у автомата с глушителем. Суссе выходит нам навстречу, обнимает меня одной рукой, я утыкаюсь лицом ей в шею. Она очень высокая, гротескно высокая. Наверно, со стороны мы смотримся мило. Как мама и дочка.
Блин наверняка с удовольствием наблюдает эту сцену. В объятиях Суссе я выгляжу совсем молоденькой и бесконечно несчастной. Как девочка. Может, это он рассказал журналистам, какой дорогой мы пойдем, чтобы они могли сделать снимки.
– Майя, – кричит журналист, – как все прошло сегодня?
Я не отвечаю. Суссе помогает мне сесть в машину. Окна затемненные. Я вижу, что Блин подходит к журналистам. Неудивительно, что он вызвался меня провожать, хотя достаточно было охранника. Говорить нам с ним не о чем. Он спокойно мог продолжать обсуждать процесс с Сандером и выстраивать стратегию. Зачем он пошел со мной? Проследить, чтобы я не ляпнула глупость? Но зачем ему давать наводки журналистам? Блин вечно твердит о том, что им интересна я и что очень важно показать в прессе мои личностные качества, представить меня человеком, а не преступником. От этого зависит моя защита в суде. Ну да, конечно. Моя личность.
Как только нам дали доступ к материалам следствия, Сандер начал собственное расследование, чтобы проверить выводы, к которым пришли следователи, и результаты технического анализа. Но Блин больше озабочен тем, как заставить их «понять» мои мотивы. Я не очень понимаю, кого он имеет в виду под «ними», но явно не суд. Или не только суд.
Суссе треплет меня по плечу и берет мою руку в свою. Я ей позволяю. Нас никто не видит. Водительская дверца приоткрыта, но фотографы ничего не заметили. Я слышу, как Блин разговаривает с журналистами. Тихим, но четким голосом:
– Мы не можем сейчас говорить. Был долгий и тяжелый день.
Он выглядит усталым, намного более усталым, чем пару минут назад.
– Майя расстроена. Все это очень тяжело, да еще в таком юном возрасте…
Он снова нудит о моем возрасте. Интересно, что думают об этом журналисты.
– Это исключительный случай, что девушка ее возраста столько времени провела в предварительном заключении. Это не могло не сказаться на ее здоровье.
Я пытаюсь заснуть в машине. Я действительно устала. Заботливый Блин это тонко подметил. Но в остальном он ошибается. Тюремное заключение не такое уж и тяжелое. Не самое приятное место на свете, конечно. И еда оставляет желать лучшего. Но зато я там одна.
