Самир полулежал в полуметре от меня, закинув руку за голову. В полумраке угадывались колечки темных волос под мышками, светлая кожа на внутренней стороне руки мерцала в свете от телевизора. Самир поднял глаза на Георга, пробормотал «Разумеется-все-в-порядке-да-конечно-спасибо». После ухода Георга он снова повернулся к телевизору. Но он смотрел не на экран, а прямо перед собой. А через какое-то время поднялся и сказал, что хочет пройтись. Я подождала четыре минуты и тоже поднялась.
– Я иду спать.
– Спокойной ночи, – пожелала Аманда.
– Сладких снов, – присоединился к ней Лаббе.
Я отключила телефон и оставила его в спальне.
Самир сидел внизу у озера и обнимал себя за колени. На улице было темно и холодно. Я видела только его темный силуэт на фоне освещенного дома. С неба за нами следила бледная луна.
– Меня не нужно утешать, – сказал он, когда я присела рядом.
– Я знаю.
Вблизи видно было, как он расстроен. Он расчесывал кожу на руке – явный признак волнения.
– И нет нужды напоминать мне, что я дурак.
– В смысле?
– Это был мой первый день в школе. Я чертовски волновался. Я не знал, что вы все знаете друг друга, что в вашем мире все знают друг друга, для меня все это было в новинку. Откуда мне было знать, зачем вы все спрашивали, чем занимаются мои родители? Откуда мне было знать? И что за странные вопросы!
– Согласна, – сказала я.
Я никогда не спрашивала Самира, чем занимаются его родители.
Дом был в стороне от автотрассы, свернув с нее, мы ехали до места минут двадцать по проселочной дороге, но даже здесь слышен был характерный шум шоссе, не похожий ни на какие другие звуки.
– Так кем работает твоя мама?
– Что ты имеешь в виду?
– Полагаю, она не адвокат, как ты сказал Лаббе, и не врач, как ты сказал Георгу и Маргарете, так кто она на самом деле?
Самир вырвал клочок травы вместе с корнями и землей.
– Я никогда не говорил, что она адвокат. Лаббе ошибся. А мама всегда говорила, что мечтала стать врачом. Она хорошо училась в школе, но вынуждена была бросить обучение. А теперь слишком поздно. Она даже новости с трудом понимает, как она сможет учиться на шведском на врача. И нам нужны деньги. Ей нравится работа санитарки.
– А твой папа адвокат?
Самир медленно покачал головой из стороны в сторону.
– И они мне платят. Двести крон в час, – выдохнул он. – Я должен быть им благодарен.
– За что?
– За то, что они выставили не меня, а твоего парня-расиста.
– Себастиан не расист.
Самир фыркнул.
– Хватит его защищать. Перед ним и так все пресмыкаются, Майя. Не следуй их примеру. Он привык думать, что может говорить и делать все, что ему вздумается.
Теперь уже я разозлилась.
– Себастиан прекрасно знает, зачем люди подлизываются. Он не тупой. Но не все перед ним пресмыкаются. Например, учителя. Иначе бы он не остался на второй год. И он не может говорить все, что ему вздумается. Разве не его выставили из-за стола сегодня?
– С Георгом и Маргаретой все по-другому.
– В каком смысле?
– Ты сама знаешь. Если бы Лаббе не нуждался в моей помощи, выставили бы меня.
– Неправда.
– Ты сама веришь в то, что говоришь?
– Верю. Ты ничего не понял, Самир. Они прекрасно поняли, что твоя мать не врач, а отец не адвокат. Они не тупые. Возможно, им жаль тебя за то, что тебе приходится так откровенно лгать. И мне тоже жаль тебя за то, что ты думаешь, что это необходимо. Ты это ты, и не важно, чем занимаются твои родители. Нам плевать на это. Если твоя мама не закончила школу, а папа водит такси, и при этом у них такой умный сын, это только означает, что тебе пришлось бороться больше других. Это вызывает восхищение. Ты нравишься людям такой, как ты есть, не важно, кто твои родители.
Самир меня перебил и, брызжа слюной, выкрикнул:
– Ты ничего не понимаешь! Ты такая же тупая, как все. Вы думаете, что знаете, о чем говорите. Но вы ошибаетесь.
– Не кричи на меня.
Он продолжал кричать.
– Я не кричу. Но ты ошибаешься, если думаешь, что происхождение не играет роли. Достаточно посмотреть «Голос», «Фабрику звезд» или «Большую оперу», или чертов «Один в один» или как там оно называется, чтобы увидеть, что происхождение – самое главное. Вам нравится удивляться, когда толстяк с трудом поднимается на сцену и начинает офигенно петь, вам нравится думать, что это просто стечение обстоятельств, что я не живу в Юрсхольме и что мои родители не врачи и не адвокаты, и вы в этом не виноваты. Но вы хотите иметь возможность сказать, что это неправильно, несправедливо и если бы мы только могли лучше заботиться о иммигрантах, если бы они только были больше похожи на шведов, выучили язык быстрее, получили шведское образование и воплотили в жизнь американскую мечту. Вы обожаете американскую мечту. Обожаете Златана. Боже, вы все просто без ума от Златана. Все, что он говорит, это как истина в первой инстанции. Вы приходите в восторг, когда он говорит, что в жизни не прочитал ни одной книги и что женщины не умеют играть в футбол, потому что именно этого вы и ждете от иммигрантов – шовинистического отношения к женщинам, необразованности, недалекости, но вам это все нравится, потому что вы чувствуете себя такими толерантными, и Златан, он же само очарование. Вы думаете, что все дело в интеграции и удаче, и что все могут добиться успеха, что надо только приложить усилия…
– Кто «мы»? – всхлипнула я. Я ничего не могла с собой поделать. Самир вздрогнул, как от удара.
– Что? В каком смысле?
– Ты все время говоришь «вы». «Вы» думаете так-то и так-то, говорите так-то и так-то, но кого ты имеешь в виду под этим «мы»?
Самир закусил губу. Я продолжала:
– Самир, все понимают, что тебе приходится нелегко. Только идиоты думают, что все дело в языке и что достаточно выучить шведский, чтобы тебя принимали за своего. Но тебе не стоит…
– Вы, – перебил он меня и взял мою руку в свои ладони. – Майя, ты в курсе, что ты мне нравишься. Лаббе отличный парень. Георг и Маргарета милые люди.
Он был так близко, что я чувствовала его прерывистое дыхание.
– Ты знаешь, что я имею в виду, когда говорю «вы». Это ты, ты и твои… – Он обвел рукой лужайку, лес, озеро, усадьбу, домик для гостей, охотничью хижину, в которой жил водитель Джон, рыбацкий сарайчик. – Ты прекрасно все знаешь, но все равно притворяешься, что не понимаешь. Я вас не боюсь. Дело не в страхе. Ты ничего не поняла.
Тогда объясни мне.
Самир повернулся ко мне. Его рука касалась моего бедра. Его губы почти касались моего лица.
