– Думаешь, все в порядке? Думаешь, не надо ничего делать? – всхлипнула я, не в силах бороться со слезами. – Тебе плевать на то, что Себастиан плохо себя чувствует. Плевать, что он… Ты ничего не делаешь.
Клаес улыбнулся.
– А что я должен делать? – ледяным тоном ответил он. – Объясни мне, Майя, что я должен делать? Из того, что я еще не делал? Что это должно быть? Скажи мне.
Я пыталась унять дрожь, но безрезультатно. Я ожидала, что он предложит обсудить все это наедине, что сейчас не время и не место, потому что он ужинает с друзьями. Но нет. Клаесу было не стыдно. Чувство стыда ему было неведомо. Ему никогда не было стыдно. Он ничего не боялся и мог позволить себе говорить и делать все, что хотел. Никто во всем мире не смел ему перечить. Клаес отложил вилку и откинулся на спинку стула. Остальные тоже перестали есть.
– Мы слушаем, Майя. Скажи нам все, что у тебя на сердце.
Он повертел бокал с вином и поставил на стол. Желтая жидкость еще какое-то время бултыхалась, потом успокоилась. Другая рука лежала на столе. Он легонько постукивал по крышке стола мизинцем с кольцом-печаткой.
– Ничего, – выдохнула я. Горло болело от напряжения. – Тебе ничего не надо делать.
Я развернулась и вышла. Себастиан остался в кухне.
Мама с папой смотрели телевизор в гостиной, когда я пришла. Я сразу пошла в свою комнату, чтобы они не заметили, что я плакала. Но я так громко хлопнула дверью, что они услышала, что я дома. Может, подсознательно мне хотелось, чтобы они заметили, что я вернулась домой, а не осталась ночевать у Себастиана, как обычно по субботам. Через пару минут папа постучал в дверь. Я уже сняла джинсы и легла в кровать.
– Все хорошо, милая?
Я повернулась к стене.
– Да.
– Хочешь поговорить?
– Я хочу спать.
Он подошел к моей кровати, наклонился и убрал прядь волос со щеки.
– Спокойной ночи, милая.
На следующее утро за завтраком мама спросила меня:
– Что произошло, Майя?
Я пожала плечами.
– Вы поругались?
Я пожала плечами. Повисла тишина.
– Как Себастиан себя чувствует?
– Плохо.
– Понимаю. Хочешь, чтобы мы что-то сделали?
– Нет.
– Уверена? Обещай, что скажешь, если понадобится наша помощь. Мы понимаем, что у Себастиана проблемы и что тебе приходится нелегко. Мы говорили с учителями. Они тоже понимают. Мы объяснили, что иногда ты будешь отсутствовать. И ты хорошо справляешься, им не о чем беспокоиться.
Я сглотнула.
Им стоило бы беспокоиться. Я вот о себе беспокоюсь.
– Ты ему очень помогаешь, Майя. Без тебя бы он не справился. Ты нужна ему. Немногие в твоем возрасте способны на такую самоотверженность. Но ты должна сказать нам, если тебе будет слишком тяжело.
– Все в порядке. Ничего не нужно.
Мама улыбнулась. Слишком поспешно, слишком хорошо. С явным облегчением. Даже забавно было видеть, как она рада, что ей не нужно решать еще и эту проблему. Она была горда собой в то утро. Она в очередной раз с успехом сыграла роль любящей матери. Выслушать своего ребенка – зачет. Спросить, можешь ли ты помочь – зачет. Показать, что тебе не все равно – зачет.
Помочь? Чем они могут мне помочь? Да и чем я могу помочь? Это не моя ответственность. Родители Себастиана живы.
Я обещала отвести Лину на гимнастику. Она сама толкала свою коляску, которую мы взяли с целью везти уставшую Лину в ней домой после занятий.
Самир вошел в автобус на остановке перед гимназией и замешкался, увидев нас. Видно было, что сперва он хотел просто пройти мимо, но Лина поздоровалась с ним, и тогда он обернулся и тоже поздоровался.
– Как дела?
– Ты и по выходным в школу ходишь?
Он покачал головой.
– Учебник математики забыл в шкафчике.
– Какая трагедия, – сказала я, – только представить – все выходные без учебника по математике!
На щеке у Самира появилась ямочка. И слезы снова хлынули у меня из глаз. Я устала плакать. Слезами горю не поможешь. Но его улыбка вызвала новый приступ рыданий. Легче было, когда он бы странным, злым и обращался со мной как с последним дерьмом, но против улыбающегося Самира иммунитета у меня не было. Я пыталась смахнуть слезы и улыбнуться в ответ, но ничего не получалось.
Я вжалась в сиденье и повернула голову к окну, чтобы Лина не видела, что я плачу.
– Майя, – начал Самир.
Пошел к черту. Я ненавижу тебя. Не смотри на меня так. Ты сам меня бросил.
Я вытерла слезы тыльной стороной ладони.
Ты трус, Самир. Если бы у тебя хватило смелости, мы могли бы быть вместе.
– Как тебя зовут? – спросила Лина.
Она встала коленями на сиденье, чтобы быть выше, и при виде этого я нервно усмехнулась и погладила ее по голове.
Я больше не хочу плакать.
Самир тоже усмехнулся и наклонился к Лине. Глядя ей в глаза, он прошептал:
– Самир.
Лина будет нашим алиби. Пусть трещит без умолку, тогда нам не нужно будет ничего говорить.
У меня нет сил, Самир. Даже на то, чтобы злиться.
Лина задала свои обычные двадцать вопросов ни про что. Самир отвечал. Время от времени он поглядывал на меня, и я делала все, чтобы не расплакаться.
Наконец, Лина замолчала, села на сиденье и достала книжку, которую взяла читать в автобус. Она сделала вид, что занята чтением. Самир нахмурился.
Я покачала головой, пожала плечами, опустила глаза. Сделала все то, что обычно делают, чтобы дать собеседнику понять, что все просто трэш, абсолютный трэш, и что даже говорить ничего не надо, потому что все и так понятно.
У меня нет сил говорить об этом. Заставь меня.
Самир кивнул.
– Ты за него не в ответе, – начал он.
– Нет, в ответе, – возразила я.
– У него проблемы с головой, Майя, – прошептал Самир. – И то, что он делает – незаконно. Не важно, делает это он в школе, или в клубе, или дома. Тебе не нужно о нем заботиться. Это не твоя ответственность.
Дело не только в наркотиках, Самир. Наркотики – не самое страшное. Он стал другим человеком. Что-то раздирает его изнутри. По ночам он просыпается от головной боли. Он вопит во все горло. Даже малейший свет причиняет ему боль. Я не знаю, что делать с этим его состоянием. Помоги мне.
Я сглотнула, погладила Лину по волосам, наклонилась и уткнулась носом ей в волосы. Они пахли маминым шампунем. Лина взяла его вместо своего, детского.
