Клара ничего не замечает. С кофе и тортом покончено. За окном темнеет, сгущаются тучи, стремительные, низкие, будто призыв к борьбе. Или намек на то, что пора возвращаться к домашнему уюту. Я поднимаю с пола сумку – дорогущую, шикарную; подарок Филиппа на Рождество; я специально убрала ее из виду (что, если подруга знает, сколько эта вещичка стоит?) – и кладу ее под столом на колени. Готовность номер один к выходу. Но у Клары другие планы, ей не дает покоя один вопрос. И она решается:
– Какое оно – мертвое тело? Как выглядит?
Я смотрю на нее с интересом:
– Меня об этом никто не спрашивал. Обычно вопросы звучали поделикатнее: что чувствуешь, когда находишь мертвого? А не как он выглядит, этот мертвый… Хотя их-то, может, как раз это и интересовало – как выглядит. До меня только сейчас дошло… Вот так и выглядит – как тело… не человеческое существо, просто плоть. Жутко избитая, вся в синяках – но просто плоть, больше ничего… Душа действительно покидает тело, правда. Во всяком случае, я так думаю.
– Страшно было?
– Нет. Вот умирающий человек – это страшно… Или зомби – тянущаяся из могилы рука… А мертвых-то чего бояться?
– Ну и чудесно, – соглашается Клара.
На улице мы обнимаемся. До чего же она худенькая, такие хрупкие плечи! Возле букмекерской конторы «Уильям Хилл» мочится на стену потрепанный мужичок. Мы с Кларой стоим у торгующего украшениями магазина: скачущие кролики, усыпанные птичками абажуры… Дождь ненадолго стихает – я (ура!) как раз успеваю поймать такси – и в уюте машины мне верится, что весь этот, как выразилась Клара, «кошмарный сон» остался позади… Я спасу свою семью… и мертвая девушка уже в прошлом…
Но он снова здесь. В глубине души я подозревала, что он объявится, и – как это часто случается, если чего-то постоянно ждешь со страхом, – я даже чувствую облегчение.
…Надо было послушать Клару и ехать на метро. Но пользоваться общественным транспортом я уже отвыкла, а на такси поездка заняла целую вечность. Водитель выбрал какой-то странный маршрут: по Уэст-уэй, через Эрлс-Корт. Стив (ему сейчас хорошо, тепло и уютно, он дома в Уоллингтоне, у жены под крылышком) рассказал бы таксисту все, что о нем думает. Лондон мерцающими расплывчатыми пятнами проплывал за окном; волнами накатывал ливень, то стихая, то усиливаясь; колеса шумно разбрызгивали воду; скрипящие «дворники» мельтешили по стеклу… И дождь смывал мой оптимизм. Фулхэм-Бродвей… здесь была моя первая квартира. Как удручающе, район будто выставляет напоказ самые неприглядные стороны современного города: в сточных канавах гниют овощи, от метро суетливо бегут люди в мокрой одежде. Мост Баттерси… река вспенилась, рябая, мутно-коричневая. Тринити-роуд… мы почти дома… вдоль дороги тянется парк, мрачный, серый… Тиканье «поворотника», такси ныряет в узкий проход за тюрьмой, и становятся видны теннисные корты: дождь прогнал с открытого места группу школьников, маленькие фигурки съежились под деревьями. Значит, оцепление полиция сняла.
Он сидел в машине и, как только такси подкатило к дому, тут же вышел. Я долго рылась в сумке, искала ключи, – да где они вечно прячутся? – а он подошел сзади и очень вежливо произнес:
– Ключи вам пока не понадобятся. Надеюсь, вы не возражаете?
Я сделала вид, будто очень удивлена, хотя его машину заметила еще на подъезде к дому. Потому и замешкалась, отсчитывая чаевые, пыталась успокоить расшалившиеся нервы.
– Я общался с вашей помощницей. Она сказала, что дома без вас смогут еще около часа обойтись.
– С Мартой?
– Вы не против проехаться с нами в участок? Там будет удобнее. Нужно задать вам еще несколько вопросов.
– Я все уже рассказала. И ничего больше не знаю!
– Мы вам, конечно, уже надоели. Знаю, вы очень заняты. Но я уверен, вы понимаете, как нам важна малейшая зацепка. Все – и вы сами в первую очередь! – хотят, чтобы убийца был пойман как можно скорее.
Он прав, пока убийца разгуливает на свободе, капризничать мне не стоит. К тому же у полицейских есть свои предписания и правила, которым они должны следовать.
– Я в вашем распоряжении, сэр. – И мы забираемся на заднее сиденье его автомобиля.
Мне бы даже в голову не пришло, что этот помятый «Фольксваген Гольф» без опознавательных знаков – полицейская машина. Внутри пахнет освежителем воздуха – на зеркале заднего вида болтается картонная елка – и застарелым луком. Это все бигмаки, точно!
Периваль устраивается рядом со мной, за рулем тот самый тип бандитской наружности, которого я уже видела раньше: широкоплечий, коротко подстриженные волосы на тыльной стороне шеи собираются в темные завитки.
По дороге рот у меня не закрывается. От волнения со мной так всегда.
– Вы любите сидеть сзади? Он что, ваш шофер?
– Очень смешно.
– Так вы просто решили составить мне компанию?
– Пожалуй.
Молчание.
– Дождь, – не выдерживаю я. – Наверное, вашим коллегам на выезде сейчас несладко.
– Скорее всего, – отзывается Периваль.
В полицейском участке мы, не останавливаясь, минуем дежурную стойку, проходим по коридору и оказываемся в крошечной комнате. Таких маленьких помещений я не видела ни в одном детективном сериале. А где же двустороннее зеркало? Если оно здесь и есть, то умело замаскировано. Шумоизоляция слабая, похоже, тут ничего не меняли с восьмидесятых годов. Сквозь фанерные стены хорошо слышны звуки живущего своей жизнью участка: смех, разговоры, чей-то голос: «Да что она себе позволяет? Нет уж, я не потерплю, не на ту напала!»
Периваль предлагает мне стул, спрашивает, буду ли я чай. И выходит, оставив дверь нараспашку. Я оглядываюсь. Стены недавно выкрашены в грязновато-белый цвет. В одном месте над плинтусом – каллиграфический мазок старой, более темной, краски, как затерявшийся кусочек головоломки. Глаза шарят по комнате, словно в поисках какой-нибудь успокаивающей зацепки для взвинченных нервов. Интересно, откуда берут маляров для покраски полицейских участков? Из «Желтых страниц»? Или вменяют это в обязанность кому-то из своих? «Эй, Робсон, ты сегодня на покраску! В обед – борьба с терроризмом. А утром – кисть и ведро „Краун магнолии“!»
– Не обижайтесь, но я же не девочка на побегушках, чтобы носиться как угорелая… – Снова тот же голос из-за стены.
«Простите, но…», «не обижайтесь, но…» Так обычно говорят, когда имеют в виду как раз обратное. Не хотят извиниться, нет! А обидеть – хотят. Английский язык по своей сути такой противоречивый. Как же часто можно услышать начало фразы: «Да нет»… Наверное, такая двусмысленность – исключительно британская фишка. Хотя… После свадьбы мы с Филиппом оказались в Южной Индии. И, пытаясь купить билет на поезд, все никак не могли понять, забронируют нам места или нет. «Да», – без устали повторял кассир и отрицательно мотал головой. Может быть, двойственность и неопределенность заложены в человеческой природе? Вечно мы имеем в виду одно, а сказать хотим совсем другое.
