– Вот тебе и метод продвижения вдоль левой стены, который якобы срабатывает даже в хэмптонкортском лабиринте…
– Это он, что ли, придумал?
Я киваю.
– Придурок безголовый. М-да. Но! Вы должны предоставить ему алиби на восьмое февраля. Если бы выяснилось, что вы провели весь тот день в каком-нибудь Гонолулу, было бы совсем чудесно.
– Что-то я не уверена, что была в Гонолулу…
– Дальше. Орудия убийства у него нет. Квартиру Ани Дудек перевернули вверх дном, обыскали парк. А вчера прошерстили ваш дом. И что же? Там орудие убийства тоже не нашли!
– Мой дом? Не может быть…
– Может. Я бы таким шутить не стала. Он раздобыл ордер. Дома в это время как раз была ваша уборщица. Копы не потрудились разуться, а ей это – как ножом по сердцу. Они ищут веревку. Но ничего такого не нарыли. Ни следа орудия убийства! И никакого святого Христофора, на котором Периваль прямо-таки помешался. К тому же, – она многозначительно смотрит на меня, – у них нет признания. А он делает ставку именно на него. На ваше признание. Спит и видит.
– Не дождется!
Все тот же пристальный взгляд:
– Прекрасно. Словом, Габи, – могу я так к вам обращаться? – у Периваля нет ничего, кроме косвенных доказательств. Плюс ваше неподтвержденное алиби. А ведь оно неподтвержденное, верно? И подтвердить его не так-то просто, я понимаю. Временные рамки размыты, точного времени убийства они не знают. Отопление в квартире жарило вовсю, а это сильно смазывает картину. Но, может, кто-нибудь был с вами в ту ночь неотлучно?
– Нет. Дочь и няня спали. Я выходила на пробежку… но точного времени не помню. А муж вернулся домой только под утро.
– М-да… – Она сверяется со своими записями. – Периваль общался с вашей няней. Она считает, что вы весь вечер просидели дома, хотя стопроцентной уверенности у нее нет. Ваш муж также подтверждает, что отсутствовал. Работа и ужин. Алиби у него – если бы оно понадобилось – не подкопаешься. Целая толпа коллег, клиентов и официантов. Он говорит, что, когда вернулся, вы спали. А есть ли у вас какие-нибудь мысли насчет?… Этот чек, чтоб ему!.. Все остальное – ерунда. От демагогии про итальянскую почву юрист в суде мигом не оставит камня на камне. Удивительное совпадение, но там через дорогу есть садовый центр. Голову даю на отсечение, тосканской глины в нем полным-полно! Ваша теория о том, что убитая была преследовавшим вас сталкером, тоже не лишена смысла. Но вот чек? Чек. Врать не буду – он меня беспокоит.
Я и сама об этом думала, сообщаю я. Почти всю ночь чек не выходил у меня из головы.
– К моей карточке мог быть доступ у двух человек. Первый – муж. Только он никогда так рано не возвращается. Чтобы Филипп оказался в супермаркете в разгар дня… Исключено. – Я издаю глухой смешок. – Второй человек – наша няня, полька. Это объяснение так и просится на ум. Я не утверждаю, что Марта убила ту девушку. Я имею в виду – они могли быть знакомы. Тогда все складывается. Марта говорит, что не знает Аню. Не знала. Но если она врет, это все объяснило бы. Одежда – ее дала убитой наша няня. Газетные вырезки… Об этом даже думать не хочется… Но что, если они дружили… и им обеим было интересно обсуждать мою работу… меня вообще. Или они собирали эти статьи, чтобы кому-нибудь показать, похвастаться…
Каролина Флетчер кивает:
– Так-так…
– Да и чек: она могла взять мою кредитку. Я, знаете ли, иногда ее забываю в кошелек убрать. Например, по телефону заболтаюсь и…
– А ПИН-код?
– 2503. День моей свадьбы.
– Да я не про номер спрашиваю! – Она смешно торопится прикрыть уши ладонями. – Могла няня знать ПИН-код?
– Могла увидеть, когда я его вводила. В ресторане «Пицца-экспресс», например, или еще где-нибудь. Она несколько раз присутствовала, когда я пользовалась карточкой. Если она про все это врет, вероятно, у нее есть на то причины?
Каролина Флетчер внимательно меня разглядывает поверх съехавших на кончик носа очков. Ага, значит, линзы она не носит, очки ей нужны только для чтения! Потом захлопывает блокнот и кивает. Говорит, чтобы я положилась во всем на нее и не тревожилась.
– Самое важное – вас отсюда вытащить. Без предъявления обвинения никого не имеют права задерживать дольше чем на тридцать шесть часов. Если до тринадцати ноль-ноль копы так ничего и не состряпают… – Она смотрит на часы. – У них осталось меньше часа.
И снова я брожу. На этот раз – уже не мысленно. В реальности. Туда-сюда по убогой маленькой камере. Новой камере. Туда-сюда… Представляю, что я на занятиях по степу. Падаю на скамейку. В голове крутится дурацкая бодрая песенка «Успокой, лютик мой». Ее частенько включают во время тренировок по аэробике в клубе «Харбор». Чего ради я стала членом этого клуба? Жеманные дамочки у стойки администратора; мамаши в обтягивающей лайкре; их неимоверно избалованные альфа-сорванцы в бассейне; напичканные индексами «Никкей» папаши, вытрясающие друг из друга душу на крытых всесезонных кортах… Филипп был в полном восторге, но я-то… Зачем согласилась я?
Я погрязла в его жизни по уши… Дала себя поглотить…
Из-за тяжелой двери внутрь камеры просовывается голова констебля Морроу. Она напоминает заботливую родительницу, проверяющую, не проснулся ли малыш.
– Ну-ка, живей за мной!
Не хочу знать, что происходит. И спрашивать не хочу. Пока мы идем – коридор, несколько ступенек, комната, в которой ждут Каролина Флетчер и Периваль, – я мечтаю. Все будет хорошо. На улице меня будет ждать Стив, и уже через пару минут я уеду… Выберусь из этого кошмара, этого ужасного сна. Рвану отсюда, как когда-то в Далласе рванул вперед автомобильный кортеж, унося прочь мертвого президента и живую Джеки Кеннеди…
Альтернативу моему чудесному спасению не хочу даже представлять. Слишком уж она мрачная.
– Ваши вещи. Посмотрите, все ли на месте. Доверять здесь нельзя никому.
На столе стоит моя сумочка, подаренная Филиппом. Смысл сказанного адвокатом доходит не сразу. Руки так дрожат, что замок расстегивается с трудом. Что было внутри?… Не помню, не представляю. Я роюсь в сумке, но ничего не чувствую – нервы порваны в клочки, связи нарушены, никаких тебе электрических импульсов… Поддергиваю вверх рукава в надежде ощутить кончиками пальцев хоть что-нибудь. Бесполезно… Мозг не включается. С одинаковым успехом я могу нежно поглаживать свой телефон… кошелек… органайзер с птицей додо на обложке… упаковку «Тампакс» – и щупать вату или мягкие бинты.
– Все на месте. – Сейчас легче всего произнести именно это.
– Хорошо. – Каролина Флетчер встает. – Периваль?…
Инспектор мрачен. Он монотонно произносит механическим голосом:
– Вы выпущены под залог. Не уезжайте никуда надолго. Можете быть свободны.
Ноги слабеют – облегчение, оказывается, бывает таким же подкашивающим, как и страх. Из груди вырывается то ли судорожный вздох, то ли всхлип.
