– Вы умеете готовить? – интересуюсь я, принимая протянутую бутылку.
– Умею, и вполне сносно. Я – повар без изысков, «на каждый день». Предпочитаю простые ингредиенты, сезонные.
– В наше время такой подход считается уже чуть ли не моральной нормой.
Он смеется:
– Точно. У меня была удивительная мама. Четверо детей. Я – единственный мальчик. И всех нас она научила готовить. А вас?
– Мою маму сложно было отнести к тем, кто учит готовить. Скорее уж к мамам подвида «достань-ка-фасоль-из-консервной-банки».
– Значит, у вас природный талант. Вот этот… м-м-м… морковный салат… получился очень даже пикантным.
Я отхлебываю пиво прямо из бутылки – у напитка карамельный привкус – и чувствую, как оно медленно стекает по пищеводу. Как в рекламе моторного масла «Кастрол».
– Вы далеко живете?
– В Брикстоне. Теперь. У меня квартирка над прачечной самообслуживания. Очень удобно, знаете ли.
Любопытно – мужчина его лет в квартире над «удобной» прачечной.
– А где же миссис Хейуорд?
Он поддевает вилкой очередной кусочек бри и водружает его на ломоть хлеба.
– В данный момент должность миссис Хейуорд вакантна.
Значит, учится жить один после развода.
– А дети?
– М-м-м… – Он вымакивает хлебом растекшееся по тарелке оливковое масло с привкусом томатов. Морковка сгрудилась на краю тарелки, и Джек сосредоточенно старается ее не задеть. Вот, вспомнила! Вордерман добавляла не эстрагон, а кориандр! – Ну до чего же вкусные помидоры! Нет. Детей нет.
Я спрашиваю, как он стал репортером, и выслушиваю историю его жизни. Южный Йоркшир, младший ребенок в семье, мать умерла, отец еще жив; изучал журналистику там-то; вечерняя лондонская газета, потом «Экспресс» – или он называл «Миррор»? – теперь на вольных хлебах. Я не особенно запоминаю. Мне интересно другое – насколько он умен? насколько добр? податлив? Действительно ли сможет вытащить меня из этой паутины? Сумеет ли написать хорошую статью? Можно ли ему верить? Легкий йоркширский акцент, обычно ассоциирующийся с честностью и открытостью, становится заметнее, когда Джек говорит о своей семье: короткие гласные цепляются за «дш» в слове «младший», точно испуганный ребенок – за любимого, надежного плюшевого мишку.
– Ладно, – немного погодя заключает Хейуорд, – что мы все обо мне да обо мне?
Он укоризненно дергает головой, словно спохватываясь: «Становлюсь нудным». Но ни нудным, ни скучным он мне не кажется.
– Аня Дудек! – вдруг выдает он.
Звон в ушах, всплеск паники, чувство вины. Как же я забыла, что беда приключилась не только со мной? Как я умудрилась выбросить из головы мертвую девушку?
– Да, Аня Дудек, – откликаюсь эхом, давая себе время успокоиться.
Он отодвигает тарелку к краю стола, сует руку в карман. Замирает. Вынимает руку – пустую, без сигареты.
– Вот ведь какой ребус. Шатаясь возле вашего дома, мне удалось узнать о ней следующее: работящая полька, училась в педагогическом колледже Фребеля университета Рохэмптон; дни напролет трудилась, чтобы свести концы с концами – нянчила детвору, выгуливала собак… Занималась балетом и – представьте! – подала заявление на получение британского гражданства. Она была умной, целеустремленной, способной многого добиться. Обживалась здесь, пускала корни… И какой конец – убита, задушена тонкой удавкой в своей собственной квартире и брошена посреди Вандсуорд-Коммон, словно мусор… Беременная, – добавляет журналист, как будто этот факт следует подчеркнуть особо.
Я молча жду, порой – когда думаю о ее беременности – прикрывая глаза.
– И полиция считает, что это сделали вы.
У меня вырывается невольный стон, даже думать о таком больно.
Хейуорд, словно расчищая столешницу, отодвигает подальше от себя сырную обертку и миски с салатом:
– Говорят, у Периваля это идея фикс.
– Идея фикс? – Я приподнимаю бровь.
Он насмешливо смотрит на меня:
– Именно. Идея фикс. Мики Смит из «Миррор» – очень приличный криминальный репортер, он в таких делах собаку съел, – утверждает, что Периваль кое-что накопал и решительно настроен вписать свои находки в общую картину. Его напарница… Как ее зовут?
– Морроу. Констебль Морроу.
– Так вот, констебль Морроу сильно недовольна ходом расследования. Мики случайно услышал, как она в баре жаловалась другому копу на «тупое упрямство» Периваля. Большинство убийств совершаются теми, кто был близок с жертвой – муж, жена… Огромный знак вопроса – Анин любовник. Почему его не ищут? Ведь в девяноста девяти случаях из ста виноватым оказывается именно любовник!
– Когда ее убили, он был за границей, – отвечаю я. – Мне так Периваль сказал.
– Вот как…
Я улыбаюсь:
– Что, лопнула ваша теория?
– И все-таки, – задумчиво протягивает Джек, – его одержимость вами выглядит странно. Мики Смит считает, ее спровоцировало нечто, сделанное вами в то утро, когда вы нашли тело.
– Это и было моей самой большой ошибкой – найти тело!
– Там повсюду ваша ДНК… Выглядит подозрительно.
– Я поправила на ней бюстгальтер – и забыла сообщить об этом Перивалю. Прикасалась к ее волосам.
– Простое объяснение. Но есть еще и другие улики. Почва… Уверен, пройдись мы по округе, следы итальянского грунта отыщутся на дорожках каждого особняка. Их мог принести на башмаках кто угодно – молочник, почтальон, распространитель рекламных листовок…
Неплохо он, однако, поработал! Знает, кажется, обо всем.
– А как вы объясните остальное? – с любопытством спрашиваю я. – Газетные вырезки… Наше внешнее сходство… Полиция предполагает, что она могла быть той самой фанаткой, которая меня преследовала.
– Я вот что думаю. Она сказала своей соседке, что хочет устроиться к вам няней. Волновалась, нервничала. Она видела вас по телевизору. – Он внимательно наблюдает за моим лицом. – Вы ее помните?
– А помнить нечего. Клянусь! Не приходила она на собеседование. Я бы не забыла, хоть тогда у меня и выдалась черная полоса. Но я помню каждого, с кем встречалась. Ее не было.
Он выжидательно смотрит на меня:
– Черная полоса?
Проговорилась.
– У меня болела мама. И как раз в ту неделю она умерла. – Я стараюсь, чтобы эти слова прозвучали как можно спокойнее. Хотя, конечно, любая фраза, в которой упоминается смерть, невольно приобретает некую весомость.
– Сочувствую. Рак?
– Наподобие.
Он ободряюще кладет свою руку на мою:
– К такому невозможно подготовиться, правда?
