Я «выгляжу расстроенной», заявила она и приготовила мне чай. Притронуться к нему я не смогла. Она не злорадствовала. Мило извинялась – с обычной снисходительностью молодости. Сказала, что ей жаль, но что уже поздно. Фил собирается бросить работу, переехать и начать все сначала.
Фил.
– Филипп не любит деревню, – ответила я. – Он не поедет.
– Ему неважно, где именно жить. – Она самодовольно мотнула головой. – Лишь бы вместе. Фил хочет завести семью.
– Филиппу не нужно заводить семью. Семья у него уже есть.
Она заговорщически улыбнулась:
– А будущий малыш?
Малыш. Еще один ребенок?
– Филипп больше не хочет иметь детей! – Я захлебывалась словами. – Не хочет распыляться!
Господи, это ведь его слова… докатилась…
– А этого ребенка – хочет! – Она погладила свой плоский живот. – Идем, покажу, что он купил.
Я пошла за ней в спальню. Ну и духота… дышать невозможно. Не плакать, нет! Только не здесь… Я застыла в дверях… ребенок… Какая жаркая у Филиппа толстовка… термобелье… Я дернула ворот – раз, другой… Зачем я ее надела? Грудь распирало, внутри нарастало отчаяние. Как там его?… Жизненный цикл лягушки… причины Второй мировой… Обвив, как цапля, одну ногу другой, я задыхалась, судорожно втягивая воздух, – и все теребила и теребила завязку капюшона. Скрутить узлом, дернуть, скрутить, дернуть… Девушка нагнулась к кровати, из-под штанов выглянул треугольник трусиков. Она обернулась, что-то нежно прижимая к лицу. Плюшевый кролик.
Точно такой же розовый кролик, как у Милли. Только новее.
Выражение ее лица… по-детски наивное, доверчивое. Передо мной стояло воплощение женщины, купающейся в любви, женщины, которую носят на руках. Меня больно резануло по сердцу. Ее лицо, и еще глупое ребячество Филиппа, подарившего любовнице точно такую же мягкую игрушку, как у собственной дочери. В эту минуту завязка, которую я нервно терзала пальцами, не выдержала, узел на конце развязался, и после очередного моего рывка она вдруг выскользнула из капюшона. Я не успела еще ничего сообразить, а в моих руках уже откуда-то взялся шнурок. Шаг вперед – и этот шнурок обвился вокруг Аниной шеи. Ее пальцы метнулись к горлу, сдирая, впиваясь… но я не двинулась с места. Она молотила в воздухе руками, извивалась, дергалась, корчилась. И от этого только быстрее слабела. Я оторвала ее от пола. Какими легкими, оказывается, бывают женщины… Умирающий человек, как я говорила Кларе, – это страшно. Гораздо страшнее, чем умерший. Это длилось недолго. Лишь несколько минут – и ее тело обмякло. Я опустила ее на кружевное розовое одеяло…
Цепляюсь ногой о торчащий из земли корень, спотыкаюсь и, неуклюже размахивая руками, лечу вперед, лишь в последний момент удержавшись от того, чтобы проехаться носом по грязи. Меня душат рыдания. Я не хотела ее убивать! Я ведь хорошая! Но теперь стала плохой, что душой кривить… Я убила человека. Я не собиралась, так сложились обстоятельства. А мне просто нужна была моя семья. Всю жизнь была нужна. Что это, я жалуюсь? Простите…
Невнятно бормочу:
– Простите… Простите… Простите…
…Когда до меня дошло, что я натворила, я потеряла голову. Подвывая, металась по квартире. Снова и снова кидалась к телу – вдруг я ошиблась? Вдруг она жива? Впивалась ногтями в ладони, исцарапала себе руки – Периваль потом обратил на это внимание. Мне казалось, я могу остановить время, перевести часы назад, ведь ничего такого не было… Но эта надежда тут же исчезала, и на меня опять обрушивалась страшная правда – все случилось на самом деле, я не в силах ничего исправить. Даже сейчас я иногда просыпаюсь утром – и на короткий миг реальность того, что я сделала, еще не успевает вонзиться в меня острыми когтями. Видимо, так теперь будет всегда. Очень на это надеюсь. Эти секунды незнания – самые сладостные ощущения за весь день.
Я должна была позвонить в полицию. И собиралась. Даже вытащила телефон. Но тут же сунула его на место. Милли! Мной овладел страх совсем другого рода. И я стала лихорадочно соображать, пытаясь собраться с мыслями. Похоже ли это на взлом? На ограбление, которое пошло не по плану? Я еще раз проверила квартиру. Указывает ли что-нибудь на меня? Чай я не пила – хорошо. А к чему прикасалась? Ее шея! Я метнулась в кухню, распахнула тумбочку, предварительно накинув на руку полотенце. Схватила отбеливатель, плеснула на шею девушки. Я старалась не смотреть ей в лицо, на выпученные глаза, на раздувшийся язык. Стакан, из которого вылилась вода. Порвавшаяся во время борьбы цепочка со святым Христофором – ее вместе со шнурком, ставшим теперь липким, я запихнула себе в карман. Посидеть бы немного… Но я не решилась. Нужно действовать быстро. Не останавливаться.
Так, что еще? Что еще? Прошел час. Или два. Или три. Счет времени я потеряла. Единственное, что было у меня в голове, – это ДНК. Перед глазами вставали кадры из «Места преступления Майами», крупным планом – рассматриваемые под микроскопом двойные спирали. Я наверняка что-нибудь тут оставила: частичку кожи, каплю слюны. Как жаль, что я ничего в этом не понимаю! Через сколько они разрушатся, испарятся? На каких поверхностях хранятся дольше? И вообще – чем мне это грозит? Моей ДНК в базе, конечно, нет; но, как только копы узнают про Филиппа – а они узнают, ведь, услышав жуткую новость, он сразу же к ним явится, – как только раскроется правда о его измене, я тут же попаду под подозрение. И если на теле обнаружится моя ДНК… Что тогда?
И тут меня осенило. Надо перетащить ее в парк! А там я смогу сама, лично ее «найти». Это объяснит наличие моей ДНК. Да и выглядеть будет безопаснее для меня – случайное уличное ограбление. Или маньяк-убийца. Скорее, скорее! Я заставила себя снова взглянуть на ее тело. Господи, как к нему притронуться?… А поднять? Она была легкой, худенькой… и внутри ее росло несколько клеток… не ребенок, не ребенок… нет, не ребенок! Я попыталась взвалить ее на плечи, но тело… Да, выражение «мертвый груз» – не пустой звук. Пришлось опустить ее назад на кровать. Футболка девушки задралась, зажатая под мышкой, и в глаза мне бросилась татуировка на пояснице. Вишенки.
Думай, Габи, думай! Я огляделась. Мне бы какую-нибудь коляску или… Мои глаза уперлись в гардероб. Что это наверху? Да! Огромная мягкая сумка-чемодан на колесиках, с телескопической ручкой. Я стянула ее вниз, расстегнула «молнию». И снова приподняла тело над кроватью. Бережно подержала, словно баюкая, и уложила внутрь – руки согнуты, колени поджаты. Кинула туда же бутылку отбеливателя. У меня даже почти получилось застегнуть чемодан. Почти, но все же не полностью – в «молнии» застряла прядь ее волос.
Ночь была тихой, моросил мелкий дождь, по телевизору шел какой-то важный матч. Я устремилась вперед по узкой обсаженной каштанами аллейке, ведущей от дома к парку. Бросок в пару сотен метров. Чемодан подскакивал на ухабах, скрипел. Из глаз лились нескончаемые слезы. По этой тропинке ночью стараются не бродить, очень уж тут темно и жутко. Улица как будто вымерла, кругом никого – удача, счастливый случай… На то, чтобы добраться до места, ушло минуты три. Самые длинные три минуты в моей жизни. Очутившись под прикрытием деревьев, я хотела осторожно положить тело на траву, но так спешила, что в конце концов просто рванула «молнию» и за волосы выдернула его из сумки. Я оставила девушку на земле – она лежала под молодыми деревцами, всего в нескольких шагах от того места, с которого я когда-то наблюдала за их поцелуем.
