Первым отказывает зрение, почему-то вспомнилось мне.
Глаза не были готовы к тому, каким ярким окажется небо, и рисунок редких белых облаков на нем размылся, не позволяя себя рассмотреть. Когда надо мной нависла тень, последним усилием я вернула себе так норовящий ускользнуть фокус. Нужно было успеть увидеть хоть что-то, перед тем как все утонет во тьме.
Я увидела Марко.
Золотистый свет рождающегося дня опалил контуры его лица, задерживаясь в крошечных, почти сливающихся с кожей чешуйках под скулами; тонкие плоские ноздри тревожно вздымались, а в глазах одна за другой бесконечно расцветали и умирали вселенные.
И ему совсем не надо было родиться человеком, чтобы в этот мучительно короткий момент казаться мне прекрасным.
ВИЛЬГЕЛЬМ
Где находится грань, что разделяет человека, ведущего за собой людей, и тирана, преследующего своих собственных демонов в реальности?
Вильгельм искал ответ на этот вопрос больше двадцати лет, с тех пор, как старый капитан Лесли назначил его своим помощником. Лесли в этом смысле был совсем не интересным, слишком однозначным и предсказуемым. Пока на других станциях политические раздоры вытесняли здравый смысл, Лесли походил на правителя из древних китайских притч: такого, которого подданные не замечают. При нем на Четвертой всегда все было хорошо. Это был человек без толики честолюбия, желавший лишь добросовестно нести вверенную ему ответственность.
Заданная им планка была достаточно высока. Но Вильгельм, заступив на пост капитана после отставки Лесли, сумел не только удержать ее, но и добиться большего. Того, чтобы его замечали. Добиться власти не только над порядком, но и над сердцами резидентов. Вильгельм полагал, что его сил хватит на то, чтоб так оставалось всегда.
Ридус Лэр оказался за своей гранью еще пятнадцать лет назад, после зачистки Восемнадцатой. На станции разгуливал инопланетный вирус, случайно занесенный с Земли; тотальный недосмотр службы дезинфектора спровоцировал смертоносную эпидемию, обрекая всех резидентов Восемнадцатой на долгую и мучительную смерть.
Позже, во время стыковки их станций, Вильгельм с Ридусом сидели в опустевшем медблоке и распивали на двоих синтезированный виски, и Ридус рассказал, периодически срываясь на нервный смех, каково это было.
Вместе с отрядом зачистки он продвигался от помещения к помещению, надеясь найти там живых людей, – но находил лишь гниющие коконы раздавшейся плоти с распустившимися на них инопланетными цветками. Они сжигали трупы на месте. А когда добрались до жилого блока, встретили там выживших, чья зараженность пока еще находилась на начальной стадии. И Ридус, как командор отряда, приказал сжечь их тоже.
Конечно, больных можно было бы эвакуировать на Седьмую, но эвакуация означала бы также ужасные риски; их болезнь была не изучена, и на новом месте эпидемия могла получить новую вспышку. Ридус говорил Вильгельму, что сложные решения, принятые даже во имя всеобщего блага, выжигают в тебе часть души. Что он до конца будет помнить умоляющие крики несчастных, когда те поняли, что «спасители» не спешат прятать огнеметы не просто так.
Поэтому Вильгельм взял на заметку всегда делать так, чтобы сложные, но необходимые решения за него принимали другие. Он не верил в концепцию души – но ему нравилось быть любимым и успешным капитаном, и этот образ нельзя было испортить.
Ридус Лэр спятил вскоре после зачистки Восемнадцатой – пусть всего лишь в паре вопросов. Он извлек урок из судьбы Восемнадцатой и понял, что ослабление контроля ведет к кошмарным последствиям. Он возненавидел пришельцев, увидев, что их болезни творят с человеческими телами. Те посиделки за выпивкой были их с Вильгельмом последней дружеской встречей. После нее Ридус вернулся на Седьмую и сделал там революцию, и дальше они общались уже как капитан с капитаном.
Вильгельм вел Четвертую по иному пути, чем Ридус повел Седьмую. Параноидальный милитаризм был ему чужд. Зато безопасность по-прежнему была превыше всего. И это была хорошая, достойная и очень оправданная цель – к чему еще стремиться в их условиях?
Просто как-то так получилось…
Безопасность со временем оказалась превыше морали и гуманности. Превыше жизней, которые необходимо было пожертвовать для ее поддержания. И уж тем более превыше Сионны, что теперь лежала на земле с огромной раной в груди, а песок под ней был черным от крови.
Рукоять энергетического пистолета оставалась теплой. Эта модель, порядком устаревшая, перегревалась даже после одного выстрела, но Вильгельм за все эти годы даже помыслить не мог о том, чтобы заменить личное оружие. Во-первых, он не использовал его слишком часто: достаточно было ума, изворотливости и четкого понимания, что происходит на Четвертой и за ее пределами. Во-вторых, этот пистолет принадлежал Анне, а от воспоминаний о ней Вильгельм не отказался бы и под страхом смерти.
Тем жутче, тем неправильнее было то, что именно с помощью оружия Анны он разбил сердце их дочери. Второй раз за день, но уже безо всяких метафор.
Глаза Вильгельма были непривычны к солнцу, не удерживаемого защитными экранами и фильтрующими стеклами, но только сейчас они заслезились так отчаянно.
Он избавился от родительской привязанности к Сионне уже давно. Думал, так будет лучше для них обоих, и лишь убедился в этом со временем. А теперь, глядя на ее тело и метавшихся вокруг людей, он пожалел, что убеждение это в нем проросло недостаточно крепко. Она пожертвовала собой ради ящера. И какой бы дикой сама идея защищать пришельца Вильгельму ни казалась – для него стало открытием, что Сионна способна так безрассудно распоряжаться собственной жизнью.
Когда-то очень давно это бы называлось благородством. Сейчас же ее поступок был плевком в лицо капитана Четвертой. Дерзким надругательством над привычным укладом их жизни. Насмешкой над их главным принципом – «безопасность превыше всего».
И в этот момент Вильгельма настигло понимание: его гранью между хорошим руководителем и тираном оказалась любовь к дочери, которую он перешагнул без сожалений много лет назад.
Это стало первой трещиной на пути к катастрофе. И катастрофа началась в тот момент, когда он опустил пистолет.
Вильгельм сомневался, что спасти Сионне жизнь получится, даже если ее доставят на станцию в кратчайшие сроки. Ни одно сердце не выдержит заряда такой мощи. Именно поэтому Айроуз дрожала он ненависти и невозможности закончить все прямо сейчас. Она глядела на него глазами Анны, а ее импульсный пистолет оказался прижатым к его ребрам.
– Капитан Вэль, вы арестованы по подозрению в совершении преступления против человечества, – сказала она, и предохранитель на пистолете одного из военных щелкнул, словно подтверждая слова.
Солдат, в чьей верности Вильгельм был уверен, трусливо опустил оружие. Второй, оказавшийся человеком Айроуз, последовал ее примеру и направил на капитана свой пистолет.
Айроуз знала больше, чем он хотел бы ей позволить. Вильгельм понял это только сейчас. Рассказала ли ей Фирзен, пришедшая в отчаяние из-за своих чувств к сыну Ридуса, или сам Сириус, заподозрив что-то неладное, решил заручиться поддержкой лейтенанта… это уже было неважно. Глаза Анны смотрели на него разочарованно даже сквозь время и смерть, и теперь он наконец понял, как далеко зашел, сжигая за собой всякую возможность вернуться.
