Как замечательно, что я уже проливала слезы от боли. У меня, на самом деле, были и другие поводы.
– Вы нашли лифт? – Через пять минут я уже смотрела, как Лиам складывает в рюкзак медикаменты. Шевелиться все еще было сложно, но я уже чувствовала, как порция лекарств, запущенных в мой организм, начинает действовать, постепенно выбивая из тела мерзкое ощущение болезненной хрупкости.
– Марко его взламывает. Так что сейчас поставим тебя на ноги и поедем наверх.
– Думаешь, он без нас не уедет?
– Ну я же все-таки получше тебя разбираюсь в людях.
Я бы улыбнулась и сказала, что Марко, вообще-то, не человек, но пока было не до того. Лиам оттащил тело Тамины ближе к мертвым ирриданцам, и по полу теперь тянулся тошнотворный розово-красный след, за который глаза так и норовили зацепиться.
Вернувшись ко мне, он осторожно поднял меня на ноги, подхватывая за талию, и перед глазами вновь потемнело. Лиам, однако, держал меня крепко и надежно, и я с удивлением обнаружила, что не опасаюсь того, что он может меня уронить.
– Бедная моя принцесса, – проворковал Лиам, не представляя, как этим шутливо-заботливым тоном добивает меня.
Я не собиралась на него рассчитывать. Ни на станции, когда мне только навязали его в напарники, ни на Земле, где нас по каким-то причинам оставил отец. И тем не менее Лиам только и делал, что спасал меня.
Его глаза чуть прищурились, когда он улыбнулся. Я тоже выдавила слабую улыбку, игнорируя кольнувшую боль в позвоночнике.
В этот момент я осознала: на Четвертую мы вернемся совсем другими людьми. И я сделаю все, чтобы отец больше никогда не пользовался им как пушечным мясом. Я сделаю все, чтобы он не пожалел о том, сколько раз спасал меня здесь, внизу. Я…
Все будет по-другому.
Все будет совсем иначе, я тебе обещаю, Лиам.
Когда мы добрались до лифта, Марко стоял у панели, сосредоточенно перемещая в воздухе слабо видимые голографические окошки.
– Почти готово, – сказал он, оборачиваясь. При виде залитой кровью меня, стоявшей на ногах лишь благодаря поддержке Лиама, его лицо вытянулось: – Что случилось?
– Тамина решила остаться, – лаконично пояснил Лиам; и я даже была благодарна – мне не пришлось еще раз признавать свое поражение.
– Сможешь дальше идти? – В голосе Марко звучала непонятная мне тревога. Считает меня слабой? Боится, что я буду обузой?
– И бежать смогу, – демонстративно фыркнула я, освобождаясь от поддержки Лиама. Он закатил глаза с усмешкой, давая понять, что я поступаю глупо.
Как ни странно, я не упала. Гудела челюсть, левая рука свисала бесполезным лоскутом вдоль тела, плечо чувствовалось как открытая развороченная рана, а в ноздри намертво впился запах моей собственной крови. Но я не упала.
Это обнадеживало.
Прижавшись к стеклу в уже поднимавшемся лифте, я наблюдала за тем, как с высотой преображается весь этаж, как уменьшается лабиринт, кажущийся все более несерьезным, как увеличивается панорама Хенкана в огромных стеклах окон-стен. В конце концов я, конечно же, увидела труп Тамины.
Наверное, хорошо, что ей сорвало крышу сейчас, почти сразу, пока мы не зашли слишком далеко. Я думала, что могу спасти ее. Я взяла ее под свою ответственность.
Обезболивающее начинало действовать. Ноющая болезненность в поврежденных тканях и связках медленно отступала. Перестав сосредотачиваться на ощущениях, я увидела нахмуренный профиль Лиама. Он смотрел вниз.
Я знала, что Тамину следовало оставить. Но не взирая на все риски, принялась играть в благородную спасительницу. Тамина не была виновата в том, что с ней сделали в терраполисе, но вся вина за то, как она закончила, была на мне. Счастливая случайность, что Лиам опять появился вовремя: доблестный рыцарь, рвущийся спасать глупую принцессу. Пусть это и было его заданием, вряд ли ему нравилось то, что приходится делать. Те маргиналы у белой топи, ирриданцы… Но Тамина… Тамина была моей ответственностью и моим провалом.
И мне следовало самой ее убить.
* * *
Дверь моей каюты легко распахнулась, оповещая, что вошел кто-то из списка постоянных гостей. Я обернулась, отрываясь от планшета с подгруженной методичкой по истории человечества; на завтра была назначена плановая переаттестация в рейнджерском центре. И мне крайне необходимо было получить высший балл. Капитан лично поздравлял лучших выпускников, и мне, не особо избалованной отцовским вниманием, очень не хотелось упускать эту возможность.
На пороге стоял совсем не тот человек, которого я ожидала увидеть.
– Увы, – фыркнула Фирзен, насладившись моей растерянностью. – Это всего лишь я. Братец на инструктаже у твоего папочки уже третий час. Думаю, капитан Вэль как раз дошел до шестисотого пункта в списке «Каким надо быть, чтобы встречаться с моей драгоценной Сионночкой».
Я покраснела, прежде чем успела огрызнуться. Иногда Фирзен бесила меня своей бесцеремонностью. С другой стороны, на нее невозможно было злиться долго: она обладала той редкой улыбкой, что называлась обезоруживающей. И стоило ей улыбнуться – она получала свою индульгенцию автоматически, даже если за секунду до этого самозабвенно говорила тебе гадости.
– О, да я знаю, что между тобой и Кассом что-то есть, точнее, кое-что достаточно конкретное. Можешь расслабиться, я одобряю и благословляю ваш союз, – мило улыбнулась Фирзен, уничтожая во мне желание швырнуть в нее подушкой. Следовало сосредоточиться на том, чтобы не выглядеть слишком смущенной.
– Без этого мы бы точно не справились, – беззлобно проворчала я, наблюдая, как подруга располагается на краешке вытащенного в центр каюты пуфа. – Ты выглядишь так, словно кроме этой благой вести принесла еще одну.
– Ничего от тебя не скроешь, Си.
– Мне не нравится это сокращение, – привычно поморщилась я.
– Я уверена, тебе и имя-то твое дали ради этого сокращения, – с глупым упрямством гнула свое Фирзен; впрочем, она тут же потеряла к этой теме интерес. – Я залезла в базу по станциям.
– О… – только и вырвалось у меня. – Поздравляю. Но зачем?
– Узнать что-то по Двадцать Третьей. Мне казалось, за два месяца там могло появиться что-то интересное. Хоть немного разъясняющее, как эти чешуйчатые твари… – Она оборвала мысль, громко выдыхая. В груди Фирзен клокотал гнев, и пока она не очень преуспела в сдерживании подобных вспышек.
Касс переживал гибель Двадцать Третьей, в противоположность сестре, очень… бесшумно. Он явно был подавлен, но старался этого не показывать, и если с одной стороны я радовалась его способности контролировать эмоции, то с другой меня тревожило, что его неестественная невозмутимость может даваться ему слишком большой ценой. После случая на капитанском мостике он больше не плакал, да и вообще не говорил об этом – по крайней мере, со мной. Разве что благодарил за заботу и поддержку. Это он мог делать бесконечно.
