Все внутри меня сжалось.
Лиам решил не терять времени зря.
В конце концов, он оказался хорошим рейнджером.
Мир принялся медленно сужаться, настойчиво выталкивая меня из себя, выдвигая за пределы происходящего, как будто не желая, чтобы я в этом участвовала. Мне не было здесь места. Каждый мой вдох начал казаться оглушающе громким и важным настолько, что все мое существо сосредоточилось на дыхании – которое давалось все труднее.
Я сама не заметила, как сознание погрузилось в сумерки, густые и непроглядные. Липкая тьма заполонила все: залила собой гладкие панели с золотыми кнопками, круглую комнатку, где скрылся смертельно раненный Лиам, филиса, тревожно вздымавшегося у меня на коленях. Вспышки от выстрелов прибежавшей охраны безвозвратно тонули в этой тьме, становясь ее частью. Крики ящеров растворялись в ней, прежде чем достигали моего слуха.
Вдох – тысячи острых игл впились в легкие, похищая из них собранный кислород.
Выдох – горло свело от рождающегося в груди кашля.
Я изо всех сил прижалась спиной к стенке укрытия и так крепко зажмурилась, что веки заболели. Перед глазами плясала все та же темнота – и ничего хорошего она не предвещала.
Еще немного, подумалось мне, и я начну задыхаться.
Еще немного, осознала я, и я умру.
Все последующее смылось в пестрящее всполохами выстрелов пятно. Крики ирриданцев казались еще более далекими, и даже если бы я преодолела сковавший меня страх и открыла ответный огонь, пришлось бы палить вслепую. Так я и сделала, вспомнив, где по дороге сюда видела сверкающие на полу камешки. Раз на четвертой дробь филиса попала куда надо – первый из стазисных треугольников сработал, взрезая пространство до самого потолка. Двое ящеров застыли в воздухе, выронив свое оружие, которое тут же повисло рядом с ними.
Я не остановилась и не спряталась обратно, как собиралась. Я бросилась к двери, за которой находился Лиам.
Вся моя жизнь сопровождалась потерями, и как я могла допустить, чтобы это продолжалось? Здравый смысл, страх перед врагом – все стало неважно, словно из тьмы, поглотившей мое сознание на мгновения, я вышла другой. Безрассудной. Глупой. Такой, какой обещала себе не быть никогда. Но тогда мне стало все равно.
Я знала только то, что после всего случившегося не могу позволить себе потерять еще и Лиама. И не желала признавать, что это уже произошло.
И прежде чем я успела оказаться рядом с дверью и ожесточенно замолотить по металлу кулаками, невесть откуда взявшийся Марко перехватил меня за талию.
– Не стоит этого делать, – сказал он. Он был совершенно прав. Последнее, что я могла сделать для Лиама, – не быть эгоисткой, не пытаться пробиться к нему, решившемуся на эту страшную жертву, не мучать его сомнениями перед лицом неизбежного. Пусть все мое существо этому отчаянно противилось – я должна была уважать его решение. И делать все, чтобы оно не оказалось напрасным.
Все пространство в башне горело алым. Отступая к джету, мы с Марко сумели активировать большинство ловушек; те охранники, что избежали заключения внутри стазисного контура, испытывали трудности в том, чтобы обойти пустые ловушки, не касаясь их смертоносных стен. Пахло антисептиком, значит, локальный верта-конфликт начался. Фиолетовый луч, устремлявшийся вверх из комнатки, где был заперт Лиам, стал тоньше и прозрачнее.
Марко не позволил мне задерживаться – он буквально зашвырнул меня в кабину парящего на уровне этажа лифта. Прежде чем он опустил лобовое стекло, устроившись на водительском сиденье, и джет со скоростью звука умчался на запад, я успела бросить последний взгляд на злосчастную площадку. И увидела тонкий женский силуэт, парящий за слоями прозрачных алых стен стазиса.
А дождь тем временем лил вовсю – больше его ничто не сдерживало.
– Нужно было оставить ему оружие.
Эта мысль уничтожила меня через четверть часа после того, как мы покинули Хенкан. Я обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь. Даже если урегулировать верта-конфликт удастся через восемь часов, как первый, долго Лиам не проживет. Истечет кровью. Или они добьют его, ослабленного. Ему придется так долго ждать, понимая, что будет дальше.
Нужно было оставить ему оружие. Нужно было…
– Не думай об этом сейчас, – сказал Марко, не поворачиваясь. Отчаяние сменила поднявшаяся злоба – как вообще Лиам мог увидеть в этом чертовом ящере того, кому можно доверять? Я отвернулась и прикрыла ладонями глаза. Как я могла не думать об этом?
Сквозь прижатые к лицу пальцы просочились теплые соленые капли. Я встретила их с недоумением. Это означало, что я все-таки не разучилась оплакивать потери после Касса.
И, как оказалось позже, безутешно рыдать, захлебываясь горем, и давиться рвущимся наружу криком, – тоже совсем не разучилась.
Фирзен
Отражение встретило ее скорбным, невыспавшимся взглядом, за последние два года уже порядком набившим оскомину. Когда-то она была совсем другой. Когда-то она упивалась своей безответственностью и свободой, и взгляд из зеркала был совершенно иным – тоже сонным, но живым, горящим, чего-то ожидающим.
Она обернулась на Сириуса, мирно сопящего на краю постели. Он неизменно проигрывал борьбу за территорию во сне, довольствуясь небольшим клочком пространства, в то время как Фирзен, не стесняя себя, раскидывалась свободно по всей кровати. Без своих дурацких очков он был слеп как крот… ну, очень симпатичный крот.
Почувствовав неладное, Фирзен повернулась обратно к зеркалу. Тень улыбки и порозовевшие щеки стали для нее открытием, и она хотела бы назвать его неприятным, но это было бы неправдой.
Этого не должно было произойти. По крайней мере, не так. Не с такими последствиями.
У нее было распоряжение сблизиться с единственным человеком, которого Сионна считала своим другом до того, как ушла в этот рейд. Но никто не говорил Фирзен спать с ним. Даже не намекал, хотя очевидно, что кратчайшим расстояние между людьми становится, когда они проводят время там, где места мало, – например, в постели. То, что произошло, было случайным.
Фирзен беззвучно засмеялась, покачав головой.
Ты никогда не изменишься.
Она была пьяна, он был рядом, она подумала, что за дурацкими очками он вполне симпатичен и, что очевидно, все еще неравнодушен к Сионне. Тогда все это виделось ей как шалость. Небольшая отместка бывшей подруге за то, что та вела себя слишком высокомерно, за то, что не захотела разговаривать, когда сама Фирзен наконец нашла в себе на это силы. За то, что сдалась и не пыталась бороться, чтобы сохранить их дружбу.
Но Фирзен совсем не ожидала, что Сириус, при всей своей неловкости и кажущейся неподготовленности к жизни за пределами лаборатории, окажется совершенно не таким, как ей представлялось в те дни, когда она даже не знала, как зовут этого долговязого очкарика, которому Сионна таскает бутерброды.
