– Я люблю Сассекс, – сказал он и улыбнулся своей пассажирке. – Отличная машина, кстати. Твоего отца?
– Как ты смеешь! – возмутилась она, изображая ужас. – Сейчас 1921 год, Лекс Уинтер, а не темные века. Это подарок на мой последний день рождения. Папа наконец сдался, – засмеялась она. – Я хотела другую, «АС» – с открытым верхом, двухместную. А получила эту. Мама считает, что она больше подходит для молодой леди. Она скорчила презрительную гримаску. – Когда-нибудь я куплю свой собственный родстер и смогу ездить с такой скоростью, что волосы будут развеваться у меня за спиной.
– Сколько тебе лет? – спросил он.
– Мне обидно, что ты не помнишь.
– Я помню, как бегом нес тебя на руках, когда тебя обожгла крапива. Помню, как раскачивал тебя на качелях внизу у реки. Помню, как нырял за монетами, которые ты бросила в бассейн, и как ты визжала, когда я тебя обрызгал. Ты всегда была крошечным золотисто-рыжим ангелочком, всегда смеялась, ничего не боялась и пыталась не отставать от нас.
Она кивнула.
– А ты всегда был моим отважным темноволосым героем, – проговорила она хрипло, театрально прижав руку к сердцу. – Мне двадцать два, Лекс. Более чем достаточно.
Пришла его очередь посмотреть на нее с притворным ужасом.
– Для чего?
Она взглянула на него с плохо скрытым возмущением.
– Абсолютно для всего, что мне вздумается делать. Я не желаю идти по маминым стопам и сначала делать то, что говорили ей родители, а потом, когда она вышла замуж и дедушка передал ее отцу, все, что говорит папа. Боже мой… такая смиренная жизнь не для меня. Я хочу сломать эту клетку.
Он усмехнулся.
– Современная женщина, а, Пен?
– Надеюсь, что ты мне веришь, – решительно сказала она, когда они подъехали к Т-образному перекрестку.
– Верю. Любая девушка в нашем медвежьем углу, которая называет отца «папа», может считаться современной женщиной. Направо, кажется, – пробормотал он.
– Папа говорит, что так говорят только представители среднего класса, но мне кажется, что в душе ему это нравится. Он считает большинство моих друзей невыносимыми… Да и меня, пожалуй, тоже. Все – папенькины дочки. Куда мы едем?
– Мне помнится, здесь был очень красивый лес.
– Я очень плохо ориентируюсь на местности, так что на меня не рассчитывай, – призналась она, и, когда Алекс плавно повернул, они увидели темные заросли деревьев. – Ты прав. Какой же ты умный! Кто сказал, что у тебя были проблемы с памятью?
Алекс остановился у края леса, открыл Пен дверь, и она достала свою корзину для пикника из багажника.
– О, как красиво! – сказала она, потягиваясь.
Алекс не знал, преднамеренный ли это жест или естественный, но он получил возможность долго любоваться удивительно пышной, идеальной формы грудью Пенни и ее стройной фигурой. И вынужден был признать, что та Пенни, которую он когда-то носил на плечах, сегодня превратилась в великолепный женский экземпляр в бледно-желтом, с формами, которые требовали его внимания.
– Ну, веди меня, – сказала она, без стеснения взяв его за руку. – Покажи свое секретное место.
Алекс не был уверен, что не покраснел: неужели кузина с ним флиртует?
– Тогда сюда. Придется перебраться через одно упавшее дерево, если не ошибаюсь.
– О, я уверена, что у тебя хватит сил перенести меня через него, – сказала она.
Нет, ему не показалось. Пенни Обри-Финч флиртовала с ним! Когда они дошли до препятствия, она даже подождала, пока Алекс заберет у нее корзину и переставит на другую сторону. И не сделала никакой попытки перелезть самой. Алекс покорно легко поднял ее, и, когда он взял ее за талию, у него в памяти вдруг мелькнуло, что уже делал то же самое где-то за городом… но не с Пенни. Даже не с блондинкой.
– Что случилось, Лекс? – Улыбка сошла с ее лица.
– Ничего… просто… Нет, ничего.
– Воспоминание?
– М-м-м, возможно.
– Что ты увидел? – спросила Пенни, расправляя свое узкое платье с заниженной талией.
– Это был скорее не зрительный образ, – признался он, поднимая корзину, – а ощущение.
– Дежавю?
Он пожал плечами.
– Оно исчезло, Пенни.
– Думаю, такое будет происходить часто. Ты привыкнешь, и, возможно, какие-то ощущения запомнятся и превратятся в настоящие воспоминания.
– Надеюсь, что это так.
Она снова взяла его за руку, как будто не было ничего естественнее, и в тот момент он почувствовал себя лучше от прикосновения ее ладони в мягкой перчатке.
– Да? Почему бы не оставить прошлое в покое?
– Я бы не против. – Он кивком указал направление. – Вот сюда, на поляну.
Она бодро последовала за ним.
– Это возможно. Просто отпусти его. Все, что произошло, – это часть войны, ее одиночества, ее травм. Оставить ее в прошлом вместе со всеми воспоминаниями, в том числе и утраченными, которые не стоит пытаться оживить, – это способ исцелиться.
Он остановился и посмотрел на нее.
– Тебе правда всего двадцать два?
Она усмехнулась.
– Я всегда считала, что возраст не имеет значения.
– Теперь, если мы пройдем мимо этих деревьев… – пробормотал он. – О да, вот мы и пришли.
– О, Лекс, я помню это место! – воскликнула она с удивлением, и он усмехнулся, радуясь ее восторгу. – Мы были здесь как-то весной, не так ли… Я имею в виду всех нас – вместе с нашими родителями?
– Действительно, было такое.
– Ковер из колокольчиков! – воскликнула она.
«Хорошо сказано», – подумал он, радуясь, что вспомнил про это место для пикника, которое в детстве всегда казалось ему волшебным. Потрясающий контраст между лимонно-зелеными листьями буков и россыпью фиолетовых цветов, которые тянулись куда хватало глаз. Компанию им составляли только птицы.
– Это самое романтичное место в мире. Спасибо, Алекс.
Романтика не входила в его намерения.
– Я всегда говорил, что, глядя на колокольчики в этом лесу, хочется писать стихи, – а я не поэт.
– О, не знаю. А мне почему-то помнится, что ты всегда был сентиментальным.
Он задумался над этим, тем временем подбирая подходящее место, чтобы расстелить покрывало.
– Как бы не раздавить их, – подумал он вслух.
– Уверена, цветы тянутся на сотни миль, – сказала она, и он удивленно кивнул, разворачивая ковер. – Я, кажется, вспоминаю, что ты говорил мне, будто в колокольчиках живут феи, и я тебе верила.
Он подал ей руку и помог сесть. Пен сбросила туфли на низком каблуке, сняла соломенную шляпку с гармонирующей светло-желтой атласной лентой и легко опустилась на колени, не обращая внимания на свое узкое платье. Она подняла голову к солнечному свету, купаясь в светлом сиянии золота. Ее волосы блестели на солнце, и крошечные мотыльки замелькали в этом свете, словно отдавая дань ангелу, спустившемуся к ним. Было тепло, и единственными звуками, нарушавшими тишину, были песни дроздов. Эти простые звуки, которые, вероятно, можно услышать в большинстве английских садов, успокаивали его. Война была позади. Начиналась новая жизнь.
