Сложнейшая сеть «сверхструн» орилоунского метро в эпоху становления человечества рвалась от старости. Хранители Пути, спасая транспортируемого и выводя его в соответствии с желанием в нужную точку пространства-времени, бросали Мальгина от одного умирающего орилоуна к другому, и каждый бросок входа-выхода сопровождался ударом по организму. Выдержать эти встряски нормальный человек, хрупкий, медленно реагирующий на изменения среды, сосредоточенный на своих мелких желаниях, практически отключенный от космоса, не мог бы.
Геометрия пространства вне «струны» стремительно изменялась от броска к броску; сто одиннадцать измерений, двадцать шесть, двенадцать, десять, семьдесят семь, пять, снова сто одиннадцать… – так реагировал аналитический центр сознания Мальгина на его «падения вверх», в будущее. И наконец настал момент, когда в гулком коконе головы возникли цифры: три-четыре. С пронзительным медным звоном, потрясшим все тело, Мальгин выпал из «струны» в чрево орилоуна, который дожил до эпохи в сотни миллиардов лет после рождения человека.
Время остановило свой прихотливый стремительный бег из будущего в прошлое, как останавливает бег лесная дорога при остановке всадника. Несмотря на «встопорщенную» нервную систему, взбудораженный физиологический аппарат и дикие боли в сердце, могущие закончиться кардиогенным шоком, Мальгин был жив! Он видел, он чувствовал, дышал и двигался, руки, ноги, голова были на месте, кожа зудела и чесалась, но оставалась кожей.
Сначала ему показалось, что вокруг царит обычная пещерная тьма орилоунской утробы, слабо освещенной каким-то скрытым источником света. И хотя стены полости не светились даже в инфракрасном диапазоне, объяснялось это просто – орилоун наверняка был неимоверно дряхл и доживал свой долгий век в виде скелета, готового рассыпаться от дуновения ветра. Мальгин не сразу понял, что источником света является он сам. Руки сочились розовым свечением, ногти казались перламутровыми, а сосуды под кожей – алыми световодами. В общем-то нормальное явление после сресс-полета в «сверхструне».
Клим подождал, пока тело перестанет светиться, отдыхая и настраивая органы чувств, как оркестр – инструменты, возвращая власть инстинктов и подсознания над их деятельностью. И вдруг поймал себя на том, что боится выглянуть наружу. Нет, он боялся не вакуума или ядовитой атмосферы, и не мощных ионизирующих излучений, он боялся не увидеть ничего!
Воздух в полости орилоуна был неплотен и состоял в основном из смеси азота и гелия, кислород занимал едва ли десятую часть его объема, но для дыхания хватало. В принципе Клим спокойно мог перейти и на другой тип физиологических реакций, используя любые газы, или не дышать совсем.
Сила тяжести в пещере почти отсутствовала, из чего Мальгин сделал вывод, что орилоун с машиной метро внутри болтается где-то в космосе по воле инерции и межзвездных гравитационных полей.
– Хранитель, – позвал Мальгин мысленно.
Ответа не было.
– Хранитель, отзовись.
Молчание.
Клим понял, что орилоун как интеллект умер, и в этом обломке старой коммуникационной системы работает лишь механизм перехода на «струну». Почувствовав, как невольно участилось дыхание, хирург пощупал рукой шероховатую решетчатую стену, удивился – пахло искусственным сооружением, а не скелетом орилоуна. Включилось дальновидение, вернее дальночувствование.
То, в чем он находился, вовсе не было орилоуном, ни живым, ни его скелетом. Это был гигантский, километров пяти в поперечнике, искусственный объект, нечто вроде космической станции или города в космосе, смонтированного из полупрозрачных труб и сигар диаметром по сто метров, сквозь стенки которых угадывались очертания каких-то огромных, разной формы строений, баков, коридоров, лестниц, переходов и машин. Кое-где в оболочке станции зияли рваные пробоины, а корма или нос – кто разберет? – в километре от помещения метро была разрушена и оплавлена. И был этот объект очень стар. Клим не сразу смог определить его возраст: не менее миллиона лет! Кто его строил и зачем, куда исчезли строители, оставив на нем станцию метро, сказать с ходу было невозможно.
Второе потрясение ждало Мальгина, когда он вознамерился выйти за пределы объекта, которому дал название Спутник.
Ничто не говорило о том, что оборудование этой древней развалины способно функционировать, но оно работало! Правда, ее своеобразие натолкнуло Мальгина на мысль, что многие коридоры и полости Спутника должны были заполняться водой или еще какой-то жидкостью.
На выходе короткого коридора он обнаружил нечто вроде птичьей клетки, в которой мог бы уместиться слон. Как только Клим оказался в «клетке», она оделась голубым сиянием и запеленала путешественника в прозрачную тугую пленку, не стесняющую дыхания и движения. Еще один голубой просверк – и шею сдавил блестящий многогранный поясок, пустивший усики к ушам и затылку.
В голове прошелестел сухой ветерок, и следом раздался бесплотный пси-голос:
– Жизнеобеспечение рассчитано на два часа личного времени. Возьмите иног форс палли глайд… – Шелест, щелчки. – Лифт микро. Приятных видений. Если понадобится совет… – Щелчок и тишина.
– Спасибо, – поблагодарил Мальгин неведомого гида. – Разберусь сам.
И наконец, третье потрясение ждало его после выхода через «клетку»-тамбур наружу.
В первые мгновения он действительно ничего не увидел. Ни звезд, ни их скоплений, ни галактик и сетчатой структуры, отличавшей Метавселенную человека от других метавселенных, ни единого пятнышка света! Великое Безмолвие обрушилось на уши. Великая Темнота – на глаза и Великая Пустота – на остальные органы чувств! Длилось это состояние недолго: совсем недалеко – по космическим меркам – отыскалась планета, по массе и размерам приблизительно равная Земле, а с другой стороны Спутника светила в инфракрасном диапазоне остывающая звезда, коричневый карлик с температурой поверхности около тысячи градусов. Мальгин вздохнул с облегчением, в другое время показавшимся бы смешным: звезды и планеты еще существовали в это время, просто плотность их распределения в пространстве в результате расширения вселенной стала мизерной. Но впечатление глухоты осталось. Космос был нем! Великое Молчание, бездонным океаном рухнувшее на голову человека, тщетно пытавшегося услышать радиоголоса и пси-переговоры разумных существ, заставляло напрягать слух до предела. Даже обычные фоновые излучения почти отсутствовали в этом удивительном пустом «плоском» пространстве, где в кубическом метре элементарные частицы можно было пересчитать по пальцам.
Луна и солнце побледнели,
Созвездья форму изменили,
Движенье сделалось тягучим,
И время стало как песок…
[169]
– Что? – спросил Мальгин пересохшими губами. Опомнился: он говорил сам с собой. Пробормотал: – Где они, эти созвездия? И каким образом, хотелось бы знать, я найду Вершителя, если здесь атом от атома находится не ближе, чем звезды от Солнца в мое время?
