– Клим?
Ответил «домовой»:
– Мастера нет дома, но скоро будет. Можете подождать. Если вы голодны – завтрак на кухне.
– Премного благодарен, – ответил Столбов, расслабляясь, и стал знакомиться с апартаментами нейрохирурга более детально. И уже через несколько минут понял, что квартира далеко не стандартная, как показалось вначале.
Каждая ее комната формировалась в определенном стиле, хотя техническое оснащение и было стереотипным, соответствующим веку – с трансформным оборудованием и видеопластическими поверхностями, выдающими по команде инка любой заложенный в программе пейзаж. Гостиная представляла собой горницу в древнерусском стиле – с иконой в солнышке, «красном углу», «полотняными» занавесками на «окнах», с «деревянными» лавками, вышитыми полотенцами и фасадом русской печи. Спальня была обставлена в мавританском стиле с кроватью, скрывающейся за голубой вуалью и балдахином из зеленой «парчи». Кабинет напоминал келью средневекового алхимика, с камином во всю стену, столом с резными гнутыми ножками, с инкрустациями по углам и в центре и огромным креслом, почти троном с искусно вделанными в спинку крыльями орла. Столбов никогда не видел подобного убранства у друзей, разве что в музеях, и пристрастие Мальгина к старине его поразило.
Конечно, на самом деле стол имел вполне современную молектронную начинку, комплекты нейрохирургического инструмента и в любой момент мог превратиться в реанимационную камеру, хотя вряд ли Клим оперировал на дому. Скорее всего стол был ему нужен для исследовательских работ и срочных консилиумов, когда коллеги нуждались в консультации и передавали по видео голографическую копию пациента. «Трон» в действительности был кокон-креслом, связывающим хозяина с сетью институтов, лечебных центров, банков данных и компьютерных баз, а «камин» – игровым и личным киб-интеллектом класса «Знаток» с высокой степенью самостоятельности; такие инки имели только специалисты высочайшей квалификации.
Самое удивительное, что Столбов не сам догадался о начинке предметов домашней утвари хозяина, истина была ему подсказана извне, на пси-уровне (включенный комп?), и это обстоятельство заставляло держаться настороже.
Лишь кухня и спортзал не камуфлировали своего предназначения, представ перед взором гостя во всей красе современного дизайна. Кухня – ничего лишнего: автомат на четыре-восемь персон, блистающий металлом, керамикой и пластиком, встроенный в стену сервант с хрусталем и дивной красоты чайным и кофейным сервизами из почти прозрачного молочно-голубого фарфора, формирующиеся в любом месте стол и стулья. Спортзал – небольшая уютная комната с физическими тренажерами и тренером-инком, превращаемая по желанию в ринг, татами, ковер или индейское ронго. В данный момент видеопласт превратил комнату в тренировочный зал буддийского монастыря, и Столбов, оробев, испытал невольное благоговение.
Подумав, он вернулся в гостиную, потянуло повнимательнее рассмотреть картины на стене и многополочную нишу под узорчатым стеклом, где лежали сувениры и личные вещи хозяина.
Картин было две. Без рамок и украшений, обе висели, не касаясь стены, в нескольких сантиметрах от нее, похожие больше на великолепные топографии неземных пейзажей. Но не способ крепления поразил Столбова и не их толщина – сбоку они сливались в тончайшую линию, не видимую глазом, – а впечатление глубины и жизни. Картины или голографии казались окнами в чужие миры, от них невозможно было отвести взгляд.
На первой изображался зелено-голубой ночной лес, деревья которого, хотя и напоминали земные сосны и пальмы, земными тем не менее не были. Деревья светились, как и густая трава, и почва, и тропинка, ведущая к строению, проглядывающему сквозь заросли.
Вторая картина отражала туманно-слоистый ландшафт, похожий на ландшафты Титана: пятнистые, розово-белые пространства с зеркалами высыхающих сизых озер, окаймленных искрящейся полосой солей, перламутровые языки тумана, группки ледяных на вид скал, какие-то неясно видимые холмы, похожие на скопления мусора, выцветшее небо в белесых разводах облаков. Пастель. Или акварель. Ни одного яркого цвета, все зыбко и обманчиво и в то же время убедительно и живо. Кажется, шагни туда, в этот светящийся прямоугольник, и ты окажешься в другом мире, наедине с чужой жизнью.
Столбов протянул руку, ожидая встретить сопротивление материала первой картины, и замер с гулко бьющимся сердцем: рука свободно проникла в картину и словно включила какие-то механизмы, оживившие пейзаж. Легкий ветерок прошелся по кронам деревьев, усиливая свечение листвы, незнакомые запахи коснулись ноздрей, тихие шорохи и шепоты коснулись слуха… Руке стало горячо, будто невидимые языки огня лизнули ее с той стороны. Столбов отдернул руку, вернее, пытался отдернуть и с ужасом понял, что картина держит ее, как будто рука вмурована в бетон.
Снова жгучие языки огня лизнули ладонь, послышался нарастающий гул, задрожали деревья, и… в следующее мгновение сильный толчок отбросил Столбова от картины, так что он едва не врезался в лавку. Какой-то человек загородил картину спиной, погладил ее руками, словно успокаивая, повернулся к инспектору, разглядывающему руку, сплошь покрытую волдырями. Это был Мальгин. Столбов поднял взгляд, покачал головой, сказал искренне:
– В жизни не встречал ничего подобного! Честно.
Мальгин молча принес зеленый тюбик, выдавил на ладонь инспектору пенящуюся зеленую колбаску реанималона. Зашипело.
– Могло было хуже, я забыл вас предупредить. Это не картина.
– Но и не голография. А что, если не секрет?
– Хроносрезы. – Мальгин принялся что-то доставать, собирать на столе, бросать в сумку, и все это быстро, ловко, бесшумно, без единого лишнего жеста. Как он вошел в квартиру, минуя наблюдение, Столбов не понял.
Боль в руке проходила. Мазь на местах ожогов пузырилась, становилась фиолетовой, потом розовела, рука по локоть превратилась в пятнистую лапу неведомого зверя.
– Моя рука – рука безумца, – пробормотал Столбов, дав сигнал, что хозяин дома. – Что такое хроносрезы?
– Двумерные плоскости с остановленным на срезе временем. По сути, это «куски» пространства с большим, но не бесконечным во времени слоем жизни. В них можно войти и не выйти. Каждая такая «картина» работает, как «черная дыра», время на ее горизонте для внешнего наблюдателя останавливается. Мы будем вечно видеть тот мир неизменным, а он будет жить по своим законам и вечно видеть наш мир.
Столбов задумался, поглядывая на руку.
– Вы говорите, можно войти? А жить? Или сразу – летальный исход?
– Войти и жить. – Мальгин закончил наконец свои сборы, поглядел на гостя, отчаянно пытавшегося выглядеть уверенным и спокойным. – Но недолго. И не людям. Дмитрий, я знаю причину вашего посещения.
– Шаламов, – машинально сказал инспектор.
– Да, Шаламов. И я сам, не так ли? Комиссар не хочет рисковать и перестраховывается.
– Понимаете, Клим… – начал было оправдываться Столбов, но Мальгин поднял руку, и он замолчал.
