У Фиделя была даже система, позволявшая незаметно предупредить председателя суда: вспыхивающая лампочка указывала последнему, когда следует сделать перерыв в заседании. Все это я видел собственными глазами, потому что находился там, то перед открытой дверью кабинета Рауля, то в комнате. Когда объявлялся перерыв, Рауль отдавал мне следующий приказ: «Предупреди начальника эскорта, что компаньерос из суда поднимутся сюда с минуты на минуту». И действительно, меньше чем через пять минут председательствующий, прокурор и присяжные появлялись на пятом этаже министерства, чтобы получить инструкции от Фиделя, который, как всегда, сам все направлял и абсолютно всем руководил. Позднее Команданте дважды публично признавался, что в то время поддерживал контакты с членами суда, но, заботясь о разделении властей, не оказывал на них никакого давления! Когда знаешь манеру руководства Фиделя, становится очевидным, что подобное утверждение не имеет никакого отношения к истине, напротив, оно полностью принадлежит области черного юмора.
* * *
И в ходе дела № 1 (процесс над Очоа), и в ходе дела № 2 (процесс над Абрантесом) прокуроры легко доказали причастность обвиняемых к наркоторговле, что было истинной правдой. Конечно, меня мог бы шокировать тот факт, что Очоа, этот герой Кубинской революции, оказался замешан в торговлю наркотиками. Но что он мог сделать, если этот бизнес был организован самим главой государства, который руководил им, как вообще всеми контрабандными операциями – торговлей табаком, бытовой электротехникой, слоновой костью и др.? По его логике все это делалось для блага революции!
В какой-то момент обвинение специально задержалось на вопросе ангара, расположенного в аэропорту Варадеро, где складировались перед отправкой в США наркотики и другие контрабандные товары.
И тут у меня в голове прозвучал щелчок! Я вспомнил, как два года назад сопровождал Фиделя, Абрантеса, Тони де ла Гуардиа и еще несколько офицеров из Департамента MC к этому ангару. Выехав из Дворца революции кортежем из трех автомобилей, мы, потратив на дорогу добрый час, подъехали к этой постройке, стоящей на обочине Панамериканского шоссе. В тот день я остался снаружи, а Абрантес и Тони де ла Гуардиа показали Фиделю якобы запас бутылок рома и сигар, предназначенных для экспорта. Затем, пробыв на месте не более четверти часа, мы вернулись во дворец.
В тот момент процесса я понял, что два года назад Фидель осматривал не склад рома и сигар (действительно, разве мог глава государства терять три часа на тщательный осмотр чего-то столь банального и неинтересного?), а склад белого порошка, ожидавшего отправки во Флориду. Верховный Команданте, как всегда подозрительный в отношении своих подчиненных и осторожный до крайности, решил лично проверить все, вплоть до мельчайших деталей, чтобы быть уверенным, что были приняты все необходимые меры для того, чтобы скрыть контрабандный товар.
Все это объясняет суровость приговоров по делам № 1 и 2. По окончании этих пародий на правосудие, 4 июля 1989 года, генерал Арнальдо Очоа, его адъютант капитан Хорхе Мартинес (оба из МИНФАРа), полковник Тони де ла Гуардиа и его подчиненный майор Амадо Падрон (оба из МИНИНТа) были приговорены к смертной казни за организацию транспортировки в США шести тонн кокаина, принадлежащего Медельинскому картелю, и получение за это 3,4 миллиона долларов. Через три недели Хосе Абрантес получил двадцать лет тюрьмы, а другие обвиняемые меньшие сроки заключения. В министерстве прошла невиданная до того по масштабам чистка: почти все руководящие работники МИНИНТа были сняты со своих постов.
Нет ни тени сомнения в том, что именно Фидель – и никто другой – принял решение поставить Очоа к стенке, а Абрантеса на двадцать лет отправить за решетку. Последний, несмотря на прекрасную физическую форму, умер в 1991 году от сердечного приступа при крайне загадочных обстоятельствах, проведя в заключении всего два года. Избавившись от этих двоих, Лидер максимо устранил людей, которые слишком много знали, людей, с которыми он обсуждал до крайности деликатный вопрос наркотрафика. Со смертью Очоа и Абрантеса цепочка, ведущая к Команданте, была обрублена, и не осталось никаких улик, позволяющих связать его с этим черным бизнесом.
Кто-то может удивиться тому, что на этих процессах, транслировавшихся по телевидению, храбрые офицеры, какими были четверо приговоренных к смерти, не взбунтовались, чтобы прокричать на весь мир правду. Но удивляться могут лишь плохо знакомые с макиавеллизмом Фиделя и с принципами функционирования кубинской системы манипуляции сознанием. Очевидно, что обвиняемые получили из-за кулис сигнал о том, что, «учитывая их прежние заслуги, Революция проявит к ним благодарность: она не оставит их сыновей и, даже если суд приговорит их к смертной казни, проявит гуманизм по отношению к ним и к их семьям»… Это практически озна чало обещание этим людям того, что их не расстреляют, а помилуют. По крайней мере, если они признают свои ошибки и то, что да, они заслуживают смертной казни. Что они и сделали. Потому что человек, оказавшийся в том положении, в каком оказались они, не имеет возможности поступить иначе.
Тем не менее 9 июля, через пять дней после вынесения приговора, Фидель созвал Государственный совет, чтобы «поставить точку» в процессе Очоа и разделить ответственность между всеми двадцатью девятью его членами: самыми высокопоставленными деятелями режима государства, гражданскими и военными, министрами, высшими функционерами компартии, руководителями массовых общественных организаций и т. д. Речь шла об утверждении приговора суда или, напротив, о смягчении наказания приговоренным к смертной казни. Каждый должен был высказаться индивидуально, и все утвердили приговор. Вильма Эспин, отрекшись от дружбы, связывавшей ее и ее мужа Рауля с Очоа и его женой, произнесла такую страшную фразу: «Приговор должен быть утвержден и приведен в исполнение!» В четверг, 13 июля, около двух часов ночи, четверо приговоренных к смерти были расстреляны. Почти день в день через месяц после их ареста.
А затем произошел самый тяжелый эпизод за всю мою службу. Фидель потребовал, чтобы казнь Очоа и троих других приговоренных была снята на пленку. И вот два дня спустя – это была суббота – к Пунто-Серо, где я дежурил, подъехал автомобиль, и водитель передал конверт из крафтовской бумаги, в котором лежала видеокассета формата бетамакс. Начальник эскорта Хосе Дельгадо (двумя годами ранее сменивший Доминго Мене) сказал мне: «Отнеси это Далии, она ждет. Это фильм для Хефе». Я тотчас отнес конверт Компарере, совершенно не догадываясь ни о том, что на кассете запечатлена смерть Очоа, ни о том, что Фидель, будто Дракула, питает пристрастие к подобным «фильмам». Прошло полчаса, Далия вернулась и отдала мне кассету. «Хефе мне сказал, что компаньерос должны посмотреть это видео», – сказала она мне, что было приказом. Я передал ее сообщение начальнику эскорта, а тот в свою очередь собрал всех, в том числе водителей и персонального врача Фиделя Эухенио Сельмана, – всего полтора десятка человек. Потом кто-то вставил кассету в видеомагнитофон.
Звуковой ряд на записи отсутствовал, что добавляло нереальности фильму, который мы начали смотреть. Мы увидели машины, въезжающие из темноты в освещенный прожекторами карьер: позднее я узнал, что это аэродром Баракоа на западе от Гаваны, которым пользуются высшие бонзы режима, тот самый, где несколькими годами ранее я, рядом с Фиделем и Раулем, дважды присутствовал при погрузке оружия, тайно отправлявшегося в Никарагуа.
