Но из головы по-прежнему не выходило: «· · · – · · · – · · · – V, Verrat, Verbindung?»
На следующий день почта была особенно обширной. Ее вместе с картой клали каждое утро в девять часов на мой стол, где она лежала под охраной Вурра, с которым я привык обсуждать пришедшую корреспонденцию. К несчастью, обычно она состояла из макулатуры. Бесчисленные конторы, бюро, особые отделения и штабы связи, подобно зубам дракона, взошли в первый же год оккупации, и их число все возрастало. Гражданские власти и вермахт, партия и полиция, военная промышленность, деятели военной экономики и «Организации Тодта» – все обзавелись конторами и для себя, и для своих обширных штабов и теперь изо всех сил старались доказать свою незаменимость, производя на свет горы бумаги. Дублирование, столь типичное для правительственной практики Третьего рейха, с началом войны достигло неслыханных размеров, несмотря на бравые слова о сокращениях и экономии. Всем посвященным было ясно, что все кончится организованным хаосом.
Подобные мысли посещали меня и в то утро. Я не успел просмотреть растущую груду бумаг, а уже проклинал ее. Вурр сортировал пришедшие телеграммы, в которых обычно содержалось самое интересное.
– Прибавление в семействе, господин майор. Наша просьба перевести Хунтеманна в IIIF одобрена, и бумаги на его перевод отправлены в Аст-Копенгаген. Кроме того, сюда из Аст-Афины срочно переводят майора Визекеттера. Афины сообщают, что он летит через Рим и Мюнхен.
– Минутку, Вурр. Я знаю господина Визекеттера по Парижу. Прошлой зимой он приезжал ко мне на стажировку. Он – офицер запаса, неравнодушен к алкоголю. Каким ветром его занесло в Афины? Если он просил о переводе, то это означает, что там нет никакой приличной выпивки. Если не считать этого, майор – вполне наш человек.
– Далее Аст-Вильгельмсхафен запрашивает, не возражаем ли мы, если наша старая «Хаускапелла», которая сейчас восстановлена, будет использоваться там на правах внештатников. Ее задействуют в гронингенском отделении.
– Мой дорогой Вурр, вы же знаете, как мне не нравится приказ Берлина, чтобы IIIF при Аст-Вильгельмсхафен оказывал содействие морскому абверу в Гронингене и Фрисландии, оставаясь при этом подотчетным мне. Но я не могу ничего изменить. Впрочем, пусть они порадуются нашим рыцарям. Что там еще у вас? Есть донесение Вилли о встрече с новым внештатником?
Вурр порылся в бумагах и нашел листок бумаги, очевидно вырванный из большого блокнота, с несколькими строчками, написанными аккуратным почерком Вилли. Они были довольно скупыми…
«Гаага. 27 ноября 1941 года. Лично шефу IIIF. Сегодня в 13.00 вторая встреча с Риддерхофом, Американский отель, Амстердам. Р. утверждает, что вступил в контакт с голландским офицером запаса, который работает на двух английских агентов, вероятно действующих из Гааги. Р. требует денег. Кроме того, просит защиты от немецких валютных властей, которые арестовывали его за контрабанду алмазов. Прошу разговора с шефом в 17.00 28 ноября в штабе. Вилли».
Я внимательно прочел записку и передал ее Вурру.
– Проследите, чтобы Вилли заполнил соответствующие формуляры на нового человека и выполнил прочие формальности сразу же после нашей встречи сегодня вечером. Кроме того, немедленно дайте новичку агентурный номер и псевдоним. Отныне имя Риддерхоф ни при каких обстоятельствах не должно появляться в докладах Вилли. Разумеется, это относится и ко всем нашим разговорам. Видел ли кто-нибудь, кроме нас с вами, это донесение с прошлого вечера?
– Нет, господин майор. Оно всю ночь пролежало в сейфе для совершенно секретных документов. Я лично убрал его туда. Ключ, как обычно, был положен в запечатанный конверт и оставлен у дежурного офицера.
– Хорошо, Вурр. Я знаю, что могу полагаться на вас в таких мелочах, но пренебрежение ими может лишить нас шансов на успех. Удача, которая привела к нам нового человека, завтра может отвернуться от нас, если мы не сохраним полную секретность. Выведут ли нас донесения Вилли на что-нибудь стоящее, пока сказать нельзя. Но если все окажется правдой, то я выжму из этого человека все, что возможно. Постарайтесь сегодня вечером присутствовать на нашей встрече и позаботьтесь, чтобы нас ни в коем случае не беспокоили. Ну вот, а теперь давайте побыстрее разделаемся с оставшимися бумагами.
По моему приглашению «Входите!» в кабинете вслед за секретаршей появился мужчина лет сорока могучего телосложения. Секретарша представила его: «унтер-офицер Куп». Он был ухожен и одет как высокопоставленный чиновник или бизнесмен, а на его открытом лице читалось довольство собой и миром. Даже самый подозрительный человек проникся бы доверием к этому открытому, обаятельному мужчине. Куп был прирожденным «мастером контакта», отличаясь бесконечным разнообразием подходов к другим людям. Тем не менее я питал некоторые сомнения относительно его пригодности для нашей службы, хотя он получил уже немало возможностей продемонстрировать врожденную решительность и тренированный ум, позволявший ему находить верное решение при любых обстоятельствах. По моему мнению, он мог бы решать важные и деликатные вопросы с осторожностью, которая умерялась здоровой самоуверенностью, и по этой причине я намеревался поручить ему непосредственное руководство новым человеком, не ставя между ними посредником офицера абвера.
Его приветственные жесты и слова свидетельствовали о легкой бесцеремонности, которую я поощрял как у него, так и у прочих внештатных сотрудников. Такие отношения и взаимное обращение друг к другу Вилли и Шеф подчеркивали наше особое взаимное доверие, а кроме того, служили маскировкой, когда в ней возникала нужда. Мы сели за стол, а Вурр положил рядом с нами донесение Вилли о Риддерхофе. На нем уже стоял штамп «совершенно секретно».
– Неделю назад, – начал Вилли, – я случайно встретил в Амстердаме знакомого, которого давно не видел. Его зовут Питере, и он знает обо мне лишь то, что я время от времени приезжаю в Амстердам по делам. Разумеется, он не имеет понятия, что я военнослужащий и работаю в IIIF. Питере сказал мне, что его четыре недели продержали в тюрьме по подозрению в спекуляции. Но поскольку никаких доказательств не было, в конце концов выпустили. Сидя под арестом, он завязал ряд полезных знакомств. Например, один человек рассказал ему по секрету, что имеет надежный и секретный способ связаться с Парижем, которым пользуется для контрабанды алмазов. Партнеры этого человека соблюдали особую осторожность и тщательно конспирировались по причине участия в прочих незаконных делах. Я сразу же навострил уши, но не стал прерывать Питерса, а лишь сказал под конец, что хотел бы познакомиться с этим человеком. Мол, давно ищу такую возможность, и если сумею ею воспользоваться, то мы все трое окажемся в выигрыше. И позавчера Питере свел меня с этим торговцем алмазами. Его зовут Риддерхоф. Мы говорили только о контрабанде, и Риддерхоф дал мне телефонный номер в Варне, по которому я найду его при необходимости.
Я позвонил ему вчера утром и назначил встречу в амстердамском отеле «Карлтон» в 13.00. Он явился пунктуально, и разговор вскоре перешел на его связи с Парижем. Он несколько раз упоминал, что нуждается в деньгах и что вскоре «провернет крупное дельце». Когда я намекнул, что известные германские власти хорошо оплачивают сведения о тайных способах коммуникации, он чрезвычайно заинтересовался. Похоже, ему чрезвычайно важно получить защиту от валютного контроля, если тот продолжит расследование. Во время легкого обеда Риддерхоф осушил бутылку бордо и начал рассказывать истории о своих приключениях, в основном касавшихся торговли опиумом и борьбы с ней на Дальнем Востоке. Он намекал, что хорошо оплачиваемая работа в разведке – как раз то, что ему надо. Если сражаться придется с англичанами, то тем лучше.
