Над Гаагой висело жаркое полуденное солнце, когда я незадолго до одиннадцати вышел из машины, домчавшей меня из Брюсселя. Ровно три года назад я впервые прибыл в Гаагу, чтобы занять свою должность, а теперь, похоже, мое время подходило к концу. Часовой у главного входа в штаб-квартиру ЗИПО, как обычно, отдал честь, и мы с майором Визекеттером поднялись на второй этаж, в кабинет начальника. Очевидно, к нашему прибытию подготовились. Как только штурмфюрер в приемной сообщил о нашем прибытии, нас впустили в кабинет, где стояли, ожидая нас, Науманн и глава Третьего отдела, штурмбаннфюрер Деппнер.
Приветствия ограничились моим «Доброе утро, господа» и поклоном, на который мне ответили. Похожий на Дон Кихота Деппнер указал нам на два кресла в углу большого кабинета, сам же разместился за столом, рядом со своим начальником. Атмосфера не отличалась особой теплотой. Я не видел Науманна с момента последнего сброса в октябре 1943 года. Никто из нас не пытался уладить серьезные разногласия, проявившиеся во время финальной фазы операции «Северный полюс» и в связи с созданием мобильных разведывательных групп. С того времени Германия, эта протекающая лодка, в которой мы сидели, откровенно начала тонуть. Надвигалось неизбежное крушение, в котором по воле Гитлера и его приспешников не должно было остаться уцелевших. В данный момент мы сидели лицом к лицу с двумя орудиями этой воли, что и ощущалось в воздухе, заставляя меня вести себя с крайней осторожностью. Мне стало ясно как день, что малейший признак слабости станет для нас гибельным.
Мы считали фанатичного Деппнера слепым орудием в руке его начальника. Вольф, предшественник Деппнера, по сравнению с ним выглядел вполне безвредной личностью. Массивная фигура Науманна, казалось, за последний год еще больше раздалась. Его круглое жирное лицо зловеще нахмурилось, когда он начал разговор, спросив, чему обязан честью этого визита.
– Майор Визекеттер сообщил мне, – начал я, – что уже несколько недель не получал ни донесений, ни информации от ваших станций и что ваши служащие отделываются от его офицеров под различными предлогами. Можно ли мне узнать причину такого поведения?
Науманн встал, убрав руки за спину, и приблизился к нам, ступая медленно и тяжело. Мне в голову пришла мысль о гиене, подкрадывающейся к добыче.
Остановившись на расстоянии вытянутой руки от меня, Науманн внезапно нагнулся и выпалил:
– Отныне у нас нет достаточных оснований отчитываться перед абвером, то есть перед вами – пусть вы и называете себя «мобильными разведывательными группами». Я полагаю, вы слышали о том, что произошло в Париже и Берлине? Или хотите, чтобы я поверил, что арест всех ваших друзей остался вами не замечен?
Это походило на допрос! Настоящая психическая атака! Я заставил себя сохранять спокойствие и безразличие:
– У меня не было возможности составить четкое представление о последних событиях. Вести, доходящие из Берлина, противоречивы. Я вынужден искать достоверную информацию в газетах…
Науманн грубо оборвал меня:
– Не воображайте, что можете провести нас! Мы знаем о вас все, и я полностью согласен со своими коллегами в Париже и Брюсселе, что вы как можно скорее должны исчезнуть!
После такой ясной и недвусмысленной угрозы осталось лишь прервать разговор. Я резко поднялся и обратился к Визекеттеру:
– Больше мне сказать нечего. Вы наверняка тоже согласны, что продолжать беседу бессмысленно.
Мы направились к двери; Визекеттер шел за мной как автомат. На наш легкий поклон никто не ответил. Изумление, в которое разбушевавшегося Науманна привел неожиданный результат его угроз, отразилось и на лице его угловатого адьютанта. В три шага мы поспешно миновали приемную и устремились вниз по лестнице.
– У вас пистолет наготове? – первым делом негромко спросил я у Визекеттера. – Не исключено, что Науманн лишь блефовал, но если эти мерзавцы вправду считают, что могут что-нибудь на нас повесить, нам не пройти мимо часовых. Я не желаю бесследно исчезнуть в какой-нибудь дыре и буду стрелять, если меня попробуют арестовать!
Визекеттер побледнел. Очевидно, он не вполне уяснил для себя ситуацию. Перед нами лежал совершенно безлюдный последний лестничный марш. Дверь караулки была распахнута настежь. В тот момент, когда мы миновали отдавших честь часовых и вышли на солнечный свет, там резко зазвонил телефон.
На преданном лице моего старого шофера Рамма, открывшего нам дверь, читался вопрос.
– В Дриберген, Рамм! Мы спешим!
Парк Бойкенстейн был охвачен полуденной дремой. Когда мы вошли в здание, дежурный доложил:
– Никаких существенных донесений.
Неужели слова о том, что я «должен исчезнуть», были пустой угрозой? Мирная с виду ситуация не внушала доверия. За прошедшие недели исчезли десятки офицеров вермахта, судьба их осталась неизвестна.
Полчаса спустя мы отправились к друзьям в Германию. Я позвонил в Брюссель и Дриберген из службы абвера в Кельне и поговорил с Вурром и Визекеттером.
– Что-нибудь происходило?
– Нет, господин оберет-лейтенант.
– Спасибо, у меня все.
Прежде чем на следующий вечер вернуться в Брюссель, я снова осведомился о ситуации по телефону из Кельна. Все чисто! В ночные часы мы с Вурром принимали особые меры предосторожности в доме на площади Промышленности. Если кто-нибудь что-то затевал против нас, ему бы пришлось очень тщательно продумать операцию… Наши меры, предпринятые под предлогом защиты от нападений бельгийских подпольщиков, демонстрировали, что мы хорошо знакомы с методами ЗИПО и СД. Тем временем одно событие обгоняло другое, и вскоре появились все основания предполагать, что у руководства ЗИПО на Западе имеются более важные дела, нежели поиск предлогов для устранения непопулярного главы мобильных разведгрупп.
В то время во Франции рухнула преграда, ранее сдерживавшая натиск союзных дивизий, беспрерывно переправлявшихся через Ла-Манш. Вражеские бронированные кулаки рвались на север и восток страны. Париж пал. Фронт постоянно перемещался, и никто не мог сказать, где он стабилизируется. Штаб немецкого командования во Франции отходил на север, радиосвязь с ним постоянно прерывалась, и к концу августа стало невозможно ни получить четкого представления о ситуации, ни делать каких-либо прогнозов. Мы тщетно ожидали подробных инструкций на тот случай, если Бельгию придется эвакуировать. Картина неминуемой катастрофы усугублялась истерическими криками из Берлина, призывавшими каждого человека стоять насмерть. Они могли лишь усилить всеобщее замешательство, поскольку теперь командиры даже самых мелких частей по собственной инициативе приказывали занять «круговую оборону», но в последний момент все равно приходилось отдавать приказ к отступлению, хотя обычно отступать было уже некуда. Никто не осмеливался вовремя позаботиться об эвакуации колоссальных складов и арсеналов – и все эти невосполнимые запасы доставались стремительно наступающему врагу, если только не оказывались разграблены местными жителями.
