Вам следует усовершенствоваться в искусстве владеть оружием – это необходимо дворянину Я сегодня же напишу письмо начальнику Королевской академии, и с завтрашнего дня он примет вас, не требуя никакой платы. Наши молодые дворяне, даже самые знатные и богатые, часто тщетно добиваются приема туда. Вы научитесь верховой езде, фехтованию, танцам.
Вы завяжете полезные знакомства…
А. Дюма. Три мушкетера
Как мы помним, изначально в мушкетеры принимали только тех, кто уже отличился в деле и прослужил несколько лет в гвардии, то есть опытных воинов, закаленных в сражениях. Со временем мушкетерские роты стали пополняться знатными юнцами, которые постигали азы воинской науки, уже находясь на службе. Но каким бы высоким ни было их происхождение и какими бы они ни обладали связями при дворе, совершенного неуча в роту бы не зачислили: не сегодня завтра – на фронт, а там – шпаги наголо и вперед…
Шпага была неразлучной и необходимой спутницей каждого дворянина, самим указанием на его принадлежность к благородному сословию. Даже в XVIII веке какой-нибудь разорившийся захудалый дворянчик, отправляясь пешком на рынок, чтобы продать там кошелку яиц, гордо бренчал длинной шпагой, волочившейся по земле.
Разумеется, шпагой надо было научиться владеть. Возможностей для этого открывалось много: от частных уроков до посещения школ фехтования и обучения в академиях. В небогатых семьях навыки фехтования передавались в буквальном смысле от отца к сыну те же, кто познатнее и побогаче, могли себе позволить брать уроки у профессионалов.
Учитель фехтования был одним из «парижских типов», о чем свидетельствует гравюра из соответствующей серии Никола и Жана Батиста Боннаров (1676). На ней изображен мужчина с рапирой в руке, в первой оборонительной позиции. На нем штаны до колен, башмаки, перчатки с раструбами, кожаный нагрудник, элегантная шляпа, из-под которой торчит косица парика, на щеке – кокетливая мушка. Учителя фехтования были дворянами, но при этом занимались ремеслом – примечательное нарушение сословного кодекса. Оно возникло в XVII веке благодаря эдикту Людовика XIV от 1656 года, возводившему в дворянство шестерых самых заслуженных мастеров цеха фехтовальщиков.
Официально обучать фехтованию могли лишь немногие титулованные мастера. В Париже их количество за два века не изменилось, несмотря на прирост населения; таким образом, в XVII веке в столице был один мастер-фехтовальщик на двадцать тысяч жителей, а к концу XVIII – уже один на тридцать тысяч. Примерно такое же соотношение существовало в Бордо и Дижоне, но в пограничных городах, где владение оружием являлось жизненной необходимостью, практиковало больше мастеров, официально допущенных к преподаванию. Разумеется, тех, кто занимался этой деятельностью без разрешения, было несоизмеримо больше. Это естественно: ведь каждый из двадцати парижских мастеров на протяжении своей карьеры (примерно тридцать лет) мог подготовить пять учеников (период обучения продолжался шесть лет). К этому числу следует добавить сыновей мастера, обладавших привилегиями. Если ученику не удавалось пробиться в мастера, ему оставалось только открыть свою школу без разрешения или попытать счастья в провинции. Впрочем, и учителей-самозванцев, пользующихся людской доверчивостью и всеобщим стремлением обучиться навыкам фехтования, было множество, а потому в XVIII веке против них велась решительная борьба.
Вывеска школ фехтования представляла собой изображение руки, держащей шпагу. Такие школы помещались на первом этаже жилого дома и являли собой более-менее просторное помещение с земляным полом и с парой окошек, сквозь которые проникал свет. Мебели в нем не было, только стул для учителя и деревянный «козел» для обучения фехтованию верхом, да еще подставка для рапир. Бывало, что в том же зале обучали танцам.
В очень редких случаях школы фехтования устраивали в специально отведенных для этого местах. Например, Бернар Тейягори выстроил специальный павильон в Тюильри, обошедшийся ему в 2400 ливров. Преподаватели фехтования старались открывать свои школы в аристократических кварталах: в Париже это были Сен-Жермен, Марэ, окрестности Лувра и Пале-Кардиналь (впоследствии Пале-Рояль), остров Сен-Луи, в Бордо – приходы Святой Евлалии и Святого Элоя.
На уроки допускались зрители, для которых это было развлечением. Плата за обучение в XVII веке составляла три ливра в месяц помимо вступительного взноса (жалованье рядового мушкетера составляло 300 ливров в год). Серьезные люди, обладающие достатком, предпочитали брать уроки на дому. Считалось, что дворянин должен скрывать, каких усилий и затрат ему стоило обучиться фехтованию. И те и другие были велики. Тот же Бернар Тейягори давал частные уроки маркизу де Крюссолю и его друзьям – по два урока в день – и брал с них по три луидора (то есть 72 ливра) за первый месяц занятий и по два луидора (48 ливров) за второй. Таким образом, один урок обходился в два ливра и восемь су – почти столько же, сколько месяц обучения в обычной школе фехтования; цена на отдельные занятия была еще выше – четыре ливра. Но учитель добросовестно отрабатывал эти деньги, обучая знатных клиентов не только обычным приемам нападения и защиты, но и особой технике, «секретам», гарантирующим победу в стычке.
Впрочем, учителя, обучавшие кадетов в военных академиях (за казенный счет), втолковывали своим ученикам, что для хорошего фехтовальщика не существует неотразимых ударов: в крайнем случае от удара можно увернуться. Никаких «тайных приемов» не существует: это сказки шарлатанов, предназначенные для ленивых и невежественных школяров, не желающих постоянно работать над собой и мнящих, будто за несколько занятий можно усвоить пару приемчиков и стать неуязвимыми. Эту мысль отражает Т. Готье в «Капитане Фракассе»: главный герой, молодой барон де Сигоньяк, учился фехтованию у своего слуги, бывшего солдата Пьера, однако оказался достойным соперником богатому и заносчивому герцогу де Валломбрезу:
«Валломбрез в глубине души все еще не мог вполне отрешиться от презрения к Сигоньяку, ожидая встретить слабого фехтовальщика, и был крайне удивлен, когда, небрежно прощупав его умение, вдруг встретил ловкую, твердую руку, с необычайной легкостью парирующую удары противника. Он стал внимательнее, затем несколько раз попытал ложный выпад, тотчас же разгаданный. Стоило ему открыть малейший просвет, как туда проникала шпага Сигоньяка, и нужно было немедля отбить атаку. Он попробовал наступать; его шпага была умело отстранена, оставив его самого без прикрытия, и, не отшатнись он назад, клинок противника попал бы ему прямо в грудь. Для герцога картина боя явно менялась. Он думал направлять его по своему усмотрению и, после нескольких выпадов, ранить Сигоньяка, куда ему заблагорассудится, с помощью приема, до сих пор безотказного. А сейчас он совсем не был господином положения и нуждался во всей своей сноровке, чтобы защищаться. Как ни старался он быть хладнокровным, злоба обуревала его, он терял над собою власть, давал волю нервам, меж тем как Сигоньяк оставался невозмутим и, казалось, дразнил его своей безупречной позитурой».
Единственное «тайное оружие» – это неожиданность, нестандартность, действие вразрез с академическими правилами. Например, в школах фехтования не обучали рубящему удару шпагой, и при определенных условиях такой удар мог стать «секретным приемом».
