Когда тетя Зина зажгла свет, я была уже почти в порядке.
– Ты меня звала? Я же говорила, не та еще погода, чтобы...
– Просто сон, – сказала я, падая на подушки. Какая-то одержимость охватила меня. Я вспомню все и не дам этим воспоминаниям задушить меня. Инесса меня поддержит – мы будем с ней говорить, говорить, до тех пор, пока... Я не заметила, как снова провалилась в сон.
Но дальше, как назло, был сон без сновидений, и лишь под утро не очень громкий, но зато очень пронзительный вопль прорезал темноту. Я подскочила на кровати, точно зная, что кричала не я. Или все-таки я?
Раннее майское утро едва брезжило, тонкая розовая полоска перечеркивала небосклон, едва просвечивая сквозь кусты зацветающей сирени, которая так и лезла к нам в окна, навязчивая и жизнерадостная.
– Это он. Опять он, – сидя на кровати, глубокомысленно произнесла тетя Зина, ошеломленная ранним пробуждением.
«Безусловно, не я. Но кто же тогда? Кто это «он»?»
– Филипыч, – словно услышав мои мысли, продолжила тетушка. – Ни сна, ни отдыха, а на носу экзамены, у меня вся голова распухла, опять же Головатюк...
И она вдруг куда-то энергично засобиралась.
– Ты куда? – испуганно спросила я, никак не ожидая от смиренного Филипыча таких воплей.
– Спасать, – лаконично ответила она и, окончательно придя в себя, быстро выбежала из комнаты. Мне стало страшно – любопытно и страшно, я кое-как накинула на себя халат и помчалась вслед за тетушкой.
В коридоре на втором этаже свет не горел, я едва не упала на лестнице, но потом увидела распахнутую дверь и бегущих со всех сторон жильцов.
– Глеб, нож! – услышала я голос Инессы. Что-то блестящее мелькнуло в темноте, и вдруг, словно у меня глаза только что открылись, я увидела перед собой ужасную сцену.
Филипыч болтался посреди комнаты на веревке, опрокинутый табурет лежал у него под ногами, изо всех сил он держался за петлю, не давая сомкнуться ей на шее... Полуголый Глеб, больше похожий на Тарзана или Чингачгука, чем на обычного школьника, – со своими длиннейшими смоляными патлами, подскочил к Филипычу и подхватил за туловище, не давая веревке натянуться, Инесса уже вскочила на табурет и перепиливала ножом канат над головой повешенного страдальца.
– Это что же такое?! – прошептала я громким шепотом, чувствуя, как ледяные мурашки бегут по моей спине. – Ничего не понимаю!
Филипыч как куль рухнул на пол, а Инесса с ножом посмотрела на меня сверху вниз своими блестящими насмешливыми глазами. Больше всего в ней я не любила этот взгляд.
– Попытка суицида, – хриплым после сна голосом сообщил мне Глеб. – Мам, я звоню Силохиной?
– Не стоит, детка, у меня еще есть лекарство...
Сзади уже толпились старшие Аристовы, взволнованные и серьезные, в ночном неглиже маячила смуглая и сердитая мордочка Бориса, младшего сына Инессы, потом, словно чертик из табакерки, выскочила Клавдия Степановна Молодцова.
– Так я и знала! – завопила она. – Сволочь ты, Филипыч, уж хоть бы раз довел дело до конца! Нет, ему надо непременно представление устроить, весь дом переполошил...
Филипыча тем временем уложили на кровать, Инесса притащила шприц и сделала несчастному старику укол.
– Успокаивающее, – произнесла она вслух, ни на кого не глядя, но я почему-то подумала, что она говорит это именно для меня. – Теперь будет спать сутки.
– Однако какой отчаянный! – всплеснула руками тетушка, глядя со слезами на лежавшего соседа. – Филипыч, это же грех!
– А ему наплевать! – опять вступила мадам Молодцова. – Мне, может, на работу к семи утра!
– Клавочка... – умоляюще протянула тетушка, всем своим видом намекая на милосердие.
Но на мадам Молодцову это не подействовало. Она сорвала с головы косынку и произнесла короткий, но очень прочувствованный монолог на тему того, как некоторые люди обнаглели до беспредела и у них совсем крыша поехала, а другие люди – нормальные и трудящиеся на благо общества... Инесса совершенно не обращала внимания на Клавдию Степановну и хладнокровно мерила Филипычу давление. Остальные жильцы продолжали находиться в глубоком трансе и были еще не готовы вступить в дискуссию.
Под косынкой у Клавдии Степановны, оказывается, прятались разноцветные бигуди, уложенные сплошными рядами, отчего ее голова напоминала шлем инопланетянина, а по лицу были размазаны остатки ночного крема...
Филипыч ровно дышал, глядя в потолок, Инесса держала его за руку – словом, беда пронеслась мимо. Я поняла, что Филипыч пытался свести счеты с жизнью уже не первый раз. Помнится, тетя Зина предупреждала меня о каких-то его странностях...
– Может быть, действительно вызвать Силохину? – дрожащим голосом предложила я. – Вообще вызвать «Скорую»?
– Мы вызывали раньше, – вступила в разговор Любовь Павловна, тоже вдруг показавшаяся мне в эти предутренние часы какой-то нереальной – малиновые волосы ее разметались по плечам, ночная пижама с медвежатами казалась клоунским нарядом. Супруг, Валентин Яковлевич, держал ее за руку и с испугом таращился на Филипыча. Другой рукой он отпихивал Бориса назад, не желая, чтобы мальчик все это видел. – Он давно не в себе...
– Да! – встрепенулась тетушка. – Уже два года. Надо было предупредить тебя, дитя мое, но я как-то...
– Нет, ты говорила.
– Слава богу, что нечасто, – серьезно произнесла Любовь Павловна. – Борька, марш к себе! А ты, Глеб, ложись, я уж посижу с нашим Вертером...
– Ма, и ты иди... – потянул Глеб Инессу.
Этот юноша и его мать тоже вдруг показались мне какими-то нереальными, словно не от мира сего. Слишком красивые, слишком яркие, как боги с Олимпа, вечно юные, отчего мать казалась ровесницей сына... Они так стремительно, не раздумывая, бросились спасать несчастного старика...
– ...и просто подлец! – с чувством произнесла мадам Молодцова.
– Аким Денисович поздно вчера вернулся? – вставая, словно между прочим спросила Инесса.
– Что? – мадам Молодцова споткнулась.
– Конечно, если его так долго ждать, а потом ни свет ни заря вскакивать... Вы хоть на часик-то глаза сомкнули?
Я решительно ничего не понимала, но на Клавдию Степановну слова Инессы подействовали самым волшебным образом. Она вдруг замолчала, покрепче запахнула на себе блестящий фиолетовый халат из полиэстра, от которого во все стороны летело статическое электричество, и попятилась назад.
– Да, вызывали мы раньше врачей, – задумчиво продолжала Любовь Павловна. – Только это, Оленька, не помогает. И вообще, в больницы у нас лишь тяжелых берут, а Филипыч так, представляет... – шепотом сообщила она. – Мы его один раз уже сдавали в больницу. Когда первый раз это случилось...
– Да! – кивнула тетушка, говоря тоже шепотом, чтобы несостоявшийся самоубийца не слышал. – Теперь жалеем. Пролежал там месяца два, вернулся совершенным овощем, поседел весь и исхудал, в себя потом еще дольше приходил. Мы уж как-нибудь сами...
