– Как она на Машу похожа...
– Нет, еще лучше Машки!..
– Оля, Оля, ты не забыла?..
В зале одна мелодия сменилась другой, гремели аплодисменты, шумели голоса...
– Пора, – протянул Рафик мне руку.
– Ни пуха ни пера, – сказала Инесса, поцеловав меня в щеку.
Мы пошли к выходу.
– Ты знаешь Машу Соболеву в лицо? – спросил мой спутник.
– Да...
– Так вот, дойдем до конца подиума, поцелуемся, и ты кинешь свой букет Маше – она в первом ряду. Ты поняла? Традиция такая на свадьбах.
– Да... Целоваться обязательно?
– Оленька, детка, мы с тобой жених и невеста... О господи! Никаких французских поцелуев не требуется, просто прикоснемся друг к другу губами.
– Да...
– Голову держи прямо, смотри все время на меня, смотри с любовью! – последние слова он прошептал с отчаянием, потому что отступать было поздно.
Мы вышли из-за широкого занавеса, и зал встретил нас шквалом аплодисментов. Я была как будто во сне, еще не понимая происходящего, мы были высоко над толпой, ослепительно сверкнули вспышки фотоаппаратов. Зал был огромный, живой, он дышал и шумел, словно кит, выброшенный на берег волной, – жутко и страшно было мне, и в то же время я чувствовала какой-то вызов... Я смотрела только на Рафика, боясь повернуть лицо в сторону, я боялась, что у меня закружится голова.
Ведущий что-то говорил в микрофон, но я ничего не слышала. Платье стискивало меня, перья щекотали грудь, закрученные в спирали волосы слегка подпрыгивали на плечах – это была не я...
Медленно, словно в полусне, мы дошли до края подиума.
– Поцелуй! – одними губами прошептал Буранов.
Я едва прикоснулась к его губам.
– А теперь бросай букет...
Чтобы бросить букет, надо было посмотреть в зал. Так же медленно, с усилием, я оторвала взгляд от Рафика и повернулась лицом к толпе.
Сначала я ничего не увидела – только что-то темное внизу, колышущееся. Потом чьи-то лица...
Автандил смотрел на меня черными мрачными глазами. Рядом бесшабашно скалилась Маша, словно не догадываясь об интриге сегодняшнего вечера. Одобрительно похлопывал в ладошки мэр, с напряженным вниманием таращилась на меня его жена. Я вдруг осмелела и поймала в толпе тетушкин взгляд.
Она узнавала и не узнавала меня, Любовь Павловна сидела рядом с ней с открытым ртом... И страх покинул меня.
Я улыбнулась, засмеялась и помахала букетом тете Зине.
– Молодец! – одобрительно прошептал Буранов. – Хорошо держишься. А теперь...
Но дальше стало происходить нечто такое, что окружающее вновь показалось мне сном. Сном, переходящим в кошмар.
Прямо за тетушкой, в следующем ряду, сидел человек, который никак не мог тут находиться. Галлюцинация наяву...
Я поморгала глазами – еще улыбаясь, еще не веря в увиденное, – но он не исчез. Это лицо, этот взгляд...
– Да бросай же! – с досадой прошипел Рафик.
– Пошел к черту, – не слыша собственного голоса, ответила я и, продолжая улыбаться, швырнула свадебный букет, швырнула изо всех сил, словно камень. Букет пролетел над Машенькой – весело взвизгнув, она попыталась его поймать, еще над какими-то людьми, над тетушкой, которая неуклюже замахала руками, ошеломленная и смеющаяся, – прямо в этого человека. Жаль, что у меня в руках был не камень.
– Мимо, – констатировал Рафик Буранов, впрочем, безо всякой злости. – Не возьмут тебя в снайперы, Оленька. Ладно, отчаливаем назад...
Он развернул меня, и под оглушительные аплодисменты, которые показались мне канонадой, мы пошли назад. На сцене уже толпились люди, весело хлопали девушки, представлявшие летнюю коллекцию одежды Тишинского дома моды, где-то сзади я увидела Инессу... Показ был закончен, и далее по распорядку следовал фуршет. Какой еще фуршет?!
– Теперь развернись и поклонись еще раз, – сказал Рафик. – Ты молодец!
Но я вырвала у него руку и попятилась к выходу.
– Ты что? – за кулисами схватила меня Инесса. – Ты как?
Она еще улыбалась, но постепенно улыбка у нее на лице сменялась каким-то странным выражением.
– Испугалась? Да что с тобой!
За занавесом шумел зал, аплодировали манекенщицы, поздравляя Рафика, хлопнула бутылка шампанского, в костюмерной мы были одни – все это я отмечала краем сознания, но главная моя мысль была совсем о другом.
– Откуда он тут взялся? – с недоумением спросила я.
– Кто? Да вечно тебе что-то мерещится! Ты замечательно вышла, ты замечательно выглядела, ты так нас всех выручила... Оленька!
– Вадим Петрович сидел в зале, – спокойно сказала я.
– Кто? – в первый момент не поняла она, потом нахмурилась. – Вадим Петрович? Но этого не может быть – откуда он тут мог взяться?
– Вот и я говорю...
– Оля! – похоже, она совершенно мне не верила, думала, что я сошла с ума. – Черт, это я виновата, опять я виновата, что заставила тебя сделать это! Чрезмерные переживания...
– Ты тут ни при чем, – затрясла я головой, отчего мои локоны запрыгали по плечам пружинками. – И это платье... Ах, какое чудесное платье, но я не сразу поняла, насколько оно чудесное!
– Я тебе сейчас валерьянки...
– Ты что, не понимаешь?! – заорала я. – Вадим Петрович был здесь!
На крик из-за занавеса выскочил Буранов, румяный, с бокалом в руке, подведенные его глаза нестерпимо сверкали – он был более чем доволен сегодняшним дефиле.
– Что за шум, девочки? Оленька, милая, давай еще выйдем, там...
– Давай еще выйдем? – с ожесточением произнесла я, протягивая к нему руки. – Давай выйдем!..
– Оля, – огорченно сказала Инесса. Инесс де ла Фрессанж.
Зеркала отразили мою фигуру в полный рост, яркие лампы. Потом лампы вдруг закружились вокруг меня – почему? неужели землетрясение? – и я упала...
* * *
Все последующие события промелькнули передо мной тоже словно в полусне. Я, например, никак не могла вспомнить, как переодевалась в свой обычный наряд, как добралась до дома и как очутилась в своей постели.
Мне казалось, будто я сошла с ума и что Вадим Петрович оказался галлюцинацией. Но лучше б и правда он был галлюцинацией! Едва я начала осознавать происходящее, как тут же убедилась, что мой злой гений мне не померещился. Тетушка сидела рядом, убитая и разгневанная.
– Вот сволочь! – с чувством произнесла она слова, которых прежде я от нее не слышала. – Надо же, у него хватило наглости...
Она обращалась к кому-то, кто стоял у меня в изголовье. Я повернула голову и обнаружила Любовь Павловну, которая тоже всем своим видом изображала праведное возмущение.
