Однажды вечером Анна со свитой вышла прогуляться; в саду им попались Бекингем и Холланд. Королева и герцог ушли вперед в темную аллею, свита поотстала. Что произошло между ними, доподлинно неизвестно; вероятно, герцог, моливший Анну о любви, повел себя довольно грубо, поскольку она вскрикнула. Королева тотчас вернулась к себе, но о вечернем происшествии немедленно поползли слухи, дошедшие до Марии Медичи. Та сказалась больной и попросила невестку остаться с ней, а Генриетта Мария должна была ехать в Булонь и сесть там на корабль. Мать и невестка проводили ее только до городских ворот.
В момент расставания Бекингем вскочил на подножку кареты Анны Австрийской и стал жарко уверять ее в своей любви, не смущаясь тем, что они не одни. Герцог не отличался деликатностью, ему не было дела до того, что он компрометирует не просто женщину, а королеву, супругу союзника своего государя. Анна страдала; она осталась верна мужу, но, как цинично заметила принцесса де Конти, «только ниже пояса».
Из-за сильного встречного ветра отплытие корабля было отложено, и через два дня влюбленный герцог вновь прискакал в Амьен. Был уже поздний вечер. Бекингем сначала отправился к королеве-матери и сказал, что не мог уехать из Франции, не убедившись, что она вне опасности. Затем он пожелал видеть Анну. Та послала к свекрови спросить, что ей делать; Мария разрешила принять гостя. Анна уже лежала в постели; Бекингем бросился перед ней на колени, рыдая, целовал простыни, схватил ее за руку, сыпал клятвами в вечной любви. Всё это видели камеристки и некоторые фрейлины. Чтобы упредить дурные языки, королева-мать сама написала Людовику: «Нельзя упрекать женщину за то, что она внушила любовь мужчине… Вы можете быть уверены в том, что Ваша супруга Вам не изменила, да если б и захотела поступить дурно, то не смогла бы, поскольку вокруг было столько людей, смотревших на нее».
Двенадцатого июня большой трехпалубный корабль, наконец, отплыл из Булони в Дувр. Вместе с Генриеттой Марией в Лондон уехали Шеврезы, хотя герцогиня была на восьмом месяце беременности. На следующий же день состоялось королевское венчание в Кентербери.
Анна Австрийская прекрасно понимала, что после амьенского приключения в Париже ее не ждет ничего хорошего. Поначалу муж объяснялся с ней только письменно, требуя в каждом новом послании отказаться от услуг кого-либо из ее приближенных: первыми были отосланы не оправдавшие доверия пажи Лапорт и Пютанж. Осмелев от отчаяния, Анна попросила предъявить ей весь список лиц, которые скомпрометировали себя тем, что служат ей. Это несколько отрезвило короля — он возобновил личные встречи с супругой, хотя по-прежнему был с ней холоден и высокомерен.
Герцогиня де Шеврез произвела в Лондоне почти такое же впечатление, как герцог Бекингем в Париже. Она не пропускала ни одного бала, неизменно поражая публику великолепием нарядов. После одного из балов она и родила в апартаментах графа Холланда дочь Анну Марию, восприемником которой стал Бекингем. «Мне совестно за бесстыдство госпожи дё Шеврез и слабость ее мужа, — писал из Англии в Фонтенбло, где находился двор, епископ Мандский, родственник Ришельё. — Складывается такое впечатление, что француженки явились насаждать здесь бордели, а не католическую веру». А посол Сильер впрямую сообщал королю: «Бекингем — наш злейший враг».
Людовик не преминул ознакомить с содержанием некоторых депеш Анну Австрийскую. После сообщения французских послов, что английский король предпочитает общество герцогини де Шеврез, пренебрегая своей молодой женой, Людовик XIII написал герцогу, чтобы он с супругой немедленно возвращался во Францию. Тогда же произошла развязка истории с подвесками — но не таким образом, как описано у Дюма. На прощальном балу в Йорк-Хаусе леди Карлейль срезала две подвески с рукава Бекингема и прислала их Ришельё. Но герцог вовремя заметил пропажу: во все порты были разосланы гонцы с приказом, скрепленным королевской печатью, закрыть их впредь до новых распоряжений. Личного ювелира Бекингема подняли с постели и привели во дворец; к утру недостающая пара подвесок была готова. Герцог отослал драгоценности Анне, оставив себе ленту.
ГАСТОН
Отважная душа не станет вероломной.
Кардинал Барберини, племянник папы Урбана VIII, прибыл в Париж не только затем, чтобы привезти разрешение на брак Генриетты Марии; он должен был заступиться перед Людовиком XIII за католиков из Вальтеллины. Ришельё ответил посланнику, что гризоны владеют Вальтеллиной по праву, они союзники французского короля, и тот не допустит, чтобы их притесняли.
Новый главный министр был гораздо умнее предшественников — и не только в смысле государственного мышления. Он оказался талантливым психологом и вполне постиг двойственную натуру короля, нуждавшегося в советах, но не терпевшего, чтобы им помыкали. По всем важным вопросам Ришельё составлял для Людовика пространные записки: подробно анализировал проблему, приводил аргументы за и против возможных решений. Король внимательно изучал документ, затем вызывал к себе министра и сообщал, какое решение кажется ему предпочтительным. Как правило, это было то самое решение, к которому его умело подвел кардинал, но тот делал вид, что колеблется, высказывал кое-какие несущественные возражения, живо отметаемые собеседником, и в конце концов «склонялся перед королевской волей». После такого предварительного обсуждения вопрос выносился на рассмотрение Совета, и король являлся туда во всеоружии.
Вопрос о Вальтеллине был очень важен: Франция противопоставила себя не только Испании, но и папскому престолу. Поэтому Ришельё считал нужным показать всем, что политика Людовика XIII не является капризом, и созвать для этой цели широкую ассамблею. Король с ним согласился.
В Овальном зале дворца Фонтенбло 29 сентября 1625 года поставили два трона — для Людовика XIII и Марии Медичи. Напротив стояли принцы крови, герцоги, маршалы, вельможи, прелаты, магистраты и высшие чиновники Парижа — Большой совет. После краткого слова короля о цели собрания канцлер д’Алигр подробно изложил «дело Вальтеллины», обличив уловки Испании и настаивая на продолжении военных действий. Маршал Шомберг назвал предложения папского легата химерой и тоже высказался за войну под одобрительные возгласы с мест. Только кардинал Ларошфуко начал было призывать к миру, но король не дал ему договорить и предоставил слово Ришельё. Тот заявил, что Барберини «приехал во Францию не ради установления мира, а пособничая испанцам, чтобы ослабить решимость французской короны, усыпить бдительность ее друзей и внушить им зависть». Единственный аргумент против войны — безденежье; но французы не откажут в деньгах своему королю, когда речь идет о защите его репутации. Да, раньше руки монарха связывала война против гугенотов, но теперь они усмирены и мечтают лишь о прощении; если же дела примут иной оборот, духовенство готово предоставлять королю по 600 тысяч ливров в год. Эта речь была встречена аплодисментами. Затем Бассомпьер кратко рассказал о своем посольстве в Мадрид, а кардинал де Лавалетт — о своих переговорах в Риме. Наконец, председатель Парижского парламента де Верден от имени всех суверенных дворов поблагодарил короля за участие его подданных в прошлых делах и заявил, что теперь им остается лишь повиноваться ему. Король подвел итог, сказав папскому легату, что поддерживает решение Большого совета.
